Книга Мейсенский узник - Джанет Глисон

Часть вторая

Соперники

Глава 10

На краю могилы

О жажда золота! Тобой влекомый, Глупец и в этой жизни терпит голод, И в будущей лишается блаженства.

Роберт Блэр. Могила. 1743.

Последние скорбные годы Бёттгера состояли из череды бесплодных опытов, перемежаемых приступами безумия и мучительной болезни. Король все еще надеялся, что алхимик добудет ему золото, и понуждал его продолжать исследования, заранее обреченные на провал. Слабеющий Бёттгер хотел напоследок доказать Августу, что не обманул его ожиданий, и потому лихорадочно колдовал в полутемной лаборатории над загадочными жидкостями и порошками. Окружающие давно видели, что аналитический талант, приведший к первым великим открытиям, ему изменил и больше ничего стоящего Бёттгеру не сделать, а он по-прежнему смертельно боялся шпионов и записывал результаты бессмысленных опытов неразборчивой тайнописью, которую никто, кроме него, расшифровать не мог.

Поиски продолжались до тех пор, пока у Бёттгера были силы выходить из комнаты. Наконец в самом начале 1719 года он слег в тяжелой горячке. Верный Штейнбрюк навещал его каждый день. В марте вновь начались эпилептические припадки и судороги. Какое-то время их успешно лечили змеиным ядом, затем и это средство перестало помогать.

13 марта 1719 года, примерно в шесть часов вечера, когда садящееся солнце озарило покрытую рябью Эльбу, Бёттгер, изобретатель европейского фарфора, скончался после приступа кашля и судорог, длившегося девять часов. Его похоронили десятью днями позже на Старом кладбище святого Иоанна в Дрездене. Провожающих собралось совсем немного; короля, чье обращение свело ученого в безвременную могилу, среди них не было. Сейчас на месте этого кладбища разбит парк.

Последние пять лет жизни Бёттгер официально считался свободным человеком, однако хватка Августа и мейсенской дирекции не ослабла и после его смерти. Едва только гроб вынесли из дома, комнаты опечатали, разбросанные по ним тетради и листки собрали и передали королевским чиновникам. Мейсенская администрация была убеждена, что найдет в бумагах Бёттгера его разработки в области производства фарфора, глазурей и эмалей, однако тщательнейшее исследование документов не выявило практически ничего ценного. Гений Бёттгера умер вместе с ним. По горькой иронии судьбы, из его последних открытий уцелело лишь то немногое, что он сам по неосторожности разболтал.

Истинный размер финансовых неурядиц Бёттгера вскрылся только после его смерти. Долги, включая те, что он взял как управляющий фабрикой, составили двадцать тысяч талеров; имущество оценили всего в семьсот талеров. Август давно забыл про свое обещание погасить долги, сделанные ради завода. Скромного жалованья, которое к тому же выплачивалось крайне нерегулярно, не хватало на покрытие оставшихся сумм, особенно учитывая, что Бёттгер почти до конца жил на широкую ногу. Ценности были по большей части заложены; даже великолепная мебель и серебряный обеденный сервиз оказались взятыми в кредит и не оплаченными.

Гениальный изобретатель, отдавший все силы, чтобы озолотить Августа и вознести его выше всех других монархов Европы, умер без гроша за душой.

Мы не знаем, что почувствовал Август, услышав о смерти Бёттгера, однако по письмам и отчетам современников складывается впечатление, что за годы поражений и побед он искренне привязался к своему блистательному арканисту, хоть и нечасто выражал эту привязанность в конкретных практических действиях.

Пока король привыкал к мысли об утрате и ломал голову над тем, кто теперь будет руководить фабрикой, пришло тревожное известие: ведущих мейсенских работников переманивают в Вену. А тем временем в австрийской столице, неведомо для Августа, назревали события, которым предстояло разрешить главный из мучивших его вопросов: кто сменит Бёттгера?

Вена, как и Дрезден, быстро росла вследствие военных и политических успехов своего правителя. После того как война с Турцией закончилась победой Священной лиги, столица Австрии, еще недавно — неприметный грязный городишко — обзавелась барочными дворцами, театром и оперой, а сами венцы приобрели неумеренный вкус к роскоши. Английский путешественник восемнадцатого века Томас Ньюджент писал: «Нигде люди не живут с таким размахом, как в Вене. Главные забавы здесь — пиры и веселье, сопровождаемое изобилием вин и яств. Состоятельные венцы подают к столу восемнадцать-двадцать сортов вина; на каждую тарелку кладут список вин, из которых можно выбирать. Особенно эта пышность заметна в табельные дни, когда слуги чуть не падают под тяжестью ливрей, сплошь расшитых золотом и серебром».

Таким был город, в котором Клаудиус Инноценциус дю Пакье, голландец на австрийской службе, решил основать фарфоровую мануфактуру.

Французская фамилия, бурный темперамент, предприимчивость и творческие наклонности, возможно, свидетельствуют о гугенотском происхождении дю Пакье. Впрочем, о семье его известно мало, ясно лишь, что человек он был умный, увлекающийся, крайне решительный и не склонный упускать свою выгоду.

Подобно Августу Сильному и многим другим центральноевропейским правителям, австрийский император Карл VI строил управление финансами по французской модели. Новым предприятиям, создаваемым в австрийской столице, были обещаны благоприятные условия; несомненно, дю Пакье взялся за производство фарфора отчасти и потому, что надеялся на покровительство императора. В таком богатом и культурном городе, рассуждал предприимчивый голландец, уж конечно будет спрос на новые предметы роскоши. Как государственный чиновник, он был в курсе заметных коммерческих начинаний в соседних странах; когда десятью годами раньше Саксония объявила, что заводит собственную фарфоровую мануфактуру, сразу стало ясно — это золотая жила. Вся Европа хотела покупать фарфор, и только в Мейсене его пока научились делать. Если основать такую же фабрику в Вене, она сможет быстро перегнать мейсенскую и не только обогатить своих создателей, но и укрепить ведущую роль Австрии среди других европейских стран. Дело было только за рецептом «белого золота».

Дю Пакье начал с того, что попытался воспользоваться наблюдениями Франсуа Ксавье д’Антреколя, иезуита, в 1698 году посетившего центральный Китай. Д’Антреколь написал два письма, в которых рассказал, как, по его представлениям, делают китайский фарфор. Первое из писем, опубликованное в Париже в 1717 году, содержало самое подробное и точное описание производства восточного фарфора из всех, доступных в то время на Западе.

Дю Пакье надеялся, что местная глина при обжиге даст тот же белый черепок, как та, что по рассказам д’Антреколя использовалась для изготовления фарфора в Китае. Однако как ни изучал он записки иезуита, все его опыты заканчивались провалом.

Стало ясно, что без помощи кого-нибудь из мейсенских работников не обойтись. Для начала дю Пакье отправился в Мейсен с целью собрать хоть какие-нибудь сведения. Меры безопасности, введенные по приказу Августа, видимо, произвели на него сильное впечатление, и он прибег к знакомствам на самом высоком уровне: обратился к австрийскому послу в Дрездене графу фон Фирмонту с просьбой найти помощников в новом предприятии. Фон Фирмонт порекомендовал ему Конрада Гунгера, умелого золотильщика, прошедшего обучение у ювелира и приехавшего в Дрезден из Парижа в 1717 году.