Книга Дом над Двиной - Евгения Фрезер

Вскоре после того как открытка была послана в Индию, мои шотландские дедушка и бабушка приехали в Архангельск. Позже стало известно, как верный себе дед удивил семейство за ланчем, сообщив словно невзначай, что уже заказал два места на торговом судне, отправляющемся в Архангельск. Грэнни, никогда не покидавшая Британских островов и лелеявшая тайную мечту повидать мир, была вне себя от радости. Кроме того, для нее поездка влекла за собой богом ниспосланную возможность сделать массу особых покупок, так как всего несколько дней назад от Нелли пришло письмо, где сообщалось, что они с Германом ждут первенца в начале декабря.

В Архангельске деда и грэнни ждал великолепный прием. Им организовали путешествие по Северной Двине на колесном пароходе, длившееся несколько дней, после которого оба были полны впечатлений от речных пейзажей.

Приезд деда и грэнни совпал с приездом из Финляндии тети Ольги и Оскара. С ними приехали шестеро крошек-дочерей, а также гувернантка, няня, кормилица и старая Ольгина мамка. Чтобы отметить этот уникальный сбор родни, бабушка устроила праздничный обед с чаем в саду и пригласила на него родственников и друзей. Был приглашен фотограф. «Чтобы память об этом счастливом дне передать нашим детям», — заметила она. Для меня этот снимок — трепетная память о далеком летнем дне в начале июня: дети сидят на траве, позади старшие, а в центре две старые крестьянки — нянюшка моей тети Ольги и бабушка Шаловчиха — та, что была свидетельницей отступления армии Наполеона через Смоленск.

Деду и грэнни запомнилась поездка в Россию и добросердечность всех, с кем они познакомились. Им понравились дом и сад. Они отметили в Архангельске широкие улицы и зеленые парки, общую мирную атмосферу города, где жизнь все еще была близка к природе. Сильное впечатление на моего дедушку произвело пение рабочих, ремонтировавших пристань. Работа была тяжелая, без всяких приспособлений — они таскали огромные бревна. Их природное умение петь, помогавшее им в труде, удивило деда. Он дал им денег и жестом попросил спеть еще. И рабочие, чтобы доставить удовольствие хорошо одетому «английскому барину», пели и пели.

На память о визите гостям из Шотландии было преподнесено много подарков. Тут были и простая резьба по дереву, туески из бересты, изготовленные крестьянами, и прекрасный сервиз розового, как внутренность раковины, фарфора, вручную расписанный видами знаменитого Соловецкого монастыря. Много лет спустя я увидела этот сервиз в доме грэнни.

Немало подарков было и с шотландской стороны. Бабушке очень понравились тонкие одеяла из лучшей шотландской шерсти. Они заменили у нас обычные стеганые одеяла. Клетчатыми камероновскими пледами мы пользовались во время путешествий. Много подарков получила Нелли, но самым дорогим из них, извлеченным из трюма судна и вызвавшим восторженное удивление архангелогородцев, была детская коляска из Англии — редкая вещь в этих краях. Когда позже Нелли катила ее перед собой, прогуливаясь по тенистым аллеям Летнего сада, коляска неизменно привлекала к себе восхищенные и завистливые взгляды.

Наконец дед и грэнни двинулись в обратный путь. Когда пароход, увозивший ее родителей, скрылся за Соломбалой, Нелли пала духом. Не то чтобы она жаловалась — это было не в ее характере, но теперь она чаще прежнего говорила о доме в Шотландии, о своей семье, о родной деревне под названием Старое Броути, и Герман понял, что она скучает по дому.

По возвращении деда и грэнни в Шотландию жизнь снова пошла своим чередом. Грэнни была человеком привычек, занятия ее были расписаны на каждый день недели, на каждый месяц, с точностью до часа. Как раз наступил июль — месяц созревания фруктов, а значит, приготовления джемов. Кроме того, дома их ждала куча писем, на которые надо ответить. Грэнни была обязательным корреспондентом, благодаря ей все события и новости передавались членам семьи, проживавшим за границей. Из девяти ее детей лишь трое остались в Шотландии. Письма тогда были единственным видом связи, и дети, в свою очередь, вознаграждали грэнни литературными описаниями жизни и обычаев Индии, Новой Зеландии, Уганды и России, а позже — Австралии и Кении. Они были источником огромного удовольствия в ее довольно прозаическом существовании, и как только приходила почта, она уединялась наверху, в комнатке рядом со своей спальней, где никто ее не тревожил.

Эту длинную комнату называли «дедушкин будуар». Тяжелый бархатный занавес делил ее пополам. За занавесом скрывалась большая ванна, то ли из мрамора, то ли «под мрамор». Фоном ей служила стеклянная панель, на которой красовались возлежащие дамочки, чьи пышные формы были полуприкрыты алыми драпировками, обнажавшими поразительно пухлые груди и руки. У ног дамочек стояли сосуды с вином и вазы, полные фруктов. Тут и там летали белые голуби. Такие же экзотические сцены украшали и окна этой части комнаты.

В передней половине комнаты, отгороженной занавесом, стояли маленький столик и плетеное кресло. На столе неизменно красовались ваза с бананами и графинчик виски. У дедушки был обычай: по возвращении из конторы подняться в эту комнату и, сидя у стола, читать газету или, глядя в окно, потягивать виски и закусывать бананом. Под окном была клумба с розами, на нее дед выбрасывал банановую кожуру, и ни под каким видом никому не разрешалось убирать ее. Дедуля был убежден, что для роз нет ничего полезнее банановой кожуры, и, похоже, розы разделяли это убеждение, вознаграждая его необычайно крупными бутонами.

Самой интригующей деталью «дедушкиного будуара» были картины, висевшие по всей длине стены напротив высоких арочных окон. На них тоже были дамские фигуры разной степени раздетости (вероятно, это более волнующе, чем совсем обнаженное тело). В перегруженной этими образами галерее существовало одно исключение — большая фотография самого дедушки. Он был снят на бескрайней вересковой пустоши, и его пристальный гордый взгляд, казалось, говорил: «Я властелин всего, что вижу». Но ни у меня, ни у двоюродной сестры эта галерея иронии не вызывала, когда мы, набравшись смелости, проникали в заповедное убежище, пока нас никто не видел. Вообще же визиты туда не поощрялись. Грэнни предпочитала бывать здесь наедине со своими письмами, а дедушка — со своим виски и бананами.

В августе из России пришло письмо, написанное рукой Германа. Это было непривычно, так как обычно письма писала Нелли, а ее письмо пришло всего несколько дней назад. Торопливо поднявшись наверх и опустившись в кресло, грэнни начала читать. С облегчением выяснив, что ничего неприятного не случилось, она в то же время все больше волновалась, читая письмо. Зять снова приглашал ее посетить Россию. Герман объяснял: Нелли не подозревает о его письме, потому что он не хочет раньше времени обнадеживать жену, так как не знает, примет ли теща приглашение. Герман сообщал, что Нелли легко привыкает к русской жизни, и это радует его и всех родственников. Он не слышал от нее ни одной жалобы, но недавно заметил в ней некоторое уныние. Ничто так не обрадует Нелли, как присутствие родной матери в момент жизни, когда она ждет ребенка. Что до него, писал Герман, он никому другому не будет так рад и никто не будет более желанным гостем, чем его дорогая теща.

«Если вы соберетесь, я все устрою и с радостью оплачу расходы, — писал Герман. — В Гулле миссис Камерон сможет сравнительно просто сесть на пароход, который доставит вас в Финляндию. Там вас встретит моя мать, которая на праздники планирует побывать у Ольги в Гельсингфорсе. Побыв несколько дней в Финляндии, дамы поедут в Санкт-Петербург и Москву, где друзья матери покажут достопримечательности обеих столиц. А в Москве вы сядете на поезд, идущий на Север. Очень важно, чтобы вы попали в Архангельск до середины октября, так как позднее Двина начинает замерзать, и паром, перевозящий пассажиров со станции в город, прекращает свои рейсы. Желающие попасть в город в этот период вынуждены либо ждать, когда река окончательно замерзнет, либо рисковать жизнью, пробираясь меж льдин в обычной лодке…».