Книга Двенадцать минут любви - Капка Кассабова

— И какие тогда царили настроения? — спросила я.

— Тихо было. На зданиях ничего не писали: еще бы, ведь каждого, кто пытался, расстреливали.

Эндрю назвал тот Буэнос-Айрес «чистым, но страшным городом… Белые стены, как символ молчания».

И конечно, никакого танго. В 1970-х — начале 1980-х милонги попадали в категорию подозрительных сборищ трех и более лиц. Кроме того, понятно, что аргентинцам было не до танцев. Они жили в мире, где людей старше пятнадцати лет забирали из домов, баров, с рабочих мест или прямо с улиц и увозили в неизвестном направлении на неприметных седанах.

— По крайней мере, сейчас люди не только не молчат, но еще и танцуют.

Он улыбнулся. У него был твердый взгляд, мягкий голос и серое от усталости лицо.

— Мне нравится твой оптимизм, Капка. Аргентина — один сплошной сумбур и беспорядок. Но это мой сумбур, мой дом, здесь моя любовь и ненависть…

— Знаешь, как мы говорим о себе? — спросил продавец машин Марио. Он, Мерседес, один психоаналитик и я сидели как-то во вторник вечером в Porteño y Bailarin и распивали вторую бутылку шампанского, и от него у меня болела голова. — Мексиканцы произошли от ацтеков, перуанцы от инков, а аргентинцы из лодок.

Я засмеялась, потому что, в отличие от остальных, подобной шутки еще не слышала. Сидевший рядом психоаналитик своим смиренным выражением лица, бородой и узкими руками напоминал святого, каких можно встретить на резных изображениях в колониальном стиле.

— Один мой пациент, — сказал он, — дитя итальянских эмигрантов, пребывает в хронической депрессии. Он говорит, что всему виной пампасы. Смотрит на бескрайние степи, чувствует себя потерянным и не может понять, почему находится здесь, ведь окружающий пейзаж не для него. Вам, европейцам, наверное, не понять.

— Очень даже. Я живу в самой прекрасной стране мира, в Новой Зеландии, но…

— Но это не ваше, — продолжил мою мысль собеседник.

— Да. То есть нет.

— Вам кажется, что настоящая жизнь где-то там, в другом месте.

— Именно. Но откуда вы знаете?

— По тому, как вы танцуете, — он хитро улыбнулся, и я не рискнула развивать тему. — А теперь представьте целую страну таких горемык. Наши корни не здесь, вот почему мы подсознательно тяготеем к европейской культуре. Что-то толкает нас искать себя, стремиться отличаться от других. Быть особыми. У нации нет общей идеи, кроме этой страсти. Собственно, вот в чем природа извечного аргентинского чувства дискомфорта.

— И поэтому у нас так много песен со словом «Прощай», — встрял Марио. — Adiós muchachos, Adiós marinero, Adiós mujer.

— Adiós lo niño, — продемонстрировала я свои познания. — Люблю ее.

— А я нет, — Мерседес гневно отпила из бокала. — Пьяццолла слишком похоронный. Слушаешь и думаешь: какого черта, возьму да и покончу со всем одним махом! А вот ритмы Д’Ариенцо заставляют твои ноги ласкать пол. Марио, бог ты мой, мы же пропускаем лучшую танду вечера.

Торговец автомобилями, одетый в кремовый костюм, резко вскочил, и они ушли.

(Пауза. Д’Ариенцо известен как «король ритма» — compas. В 1930–1940-х годах он оживил танго, сделал его танцевальным и вернул на танцполы, пока на смену не пришел фокстрот. Музыка в танго на треть состоит из ритма. Остальное — мелодия и лирика.)

А вот психоаналитик больше хотел говорить, чем двигаться:

— Сказав «прощай» чему-то, обязательно нужно встретить нечто новое. Иначе…

— Иначе что?

— Иначе живешь прошлым.

— А танго?

— Танго учит находиться в контакте с прошлым. Никакого невротизма, целительный танец.

Какое облегчение услышать это! Целительное танго — вот противоядие от патологии фрейдистского танго-цикла, думала я. Мне хотелось порасспрашивать еще, и тогда деньги, отданные за входной билет на милонгу, полностью себя оправдали бы: все-таки не каждый день встречаешь танцующего психоаналитика.

(Пауза. Я ошибалась: в Буэнос-Айресе столько психоаналитиков, что рано или поздно вы обязательно наткнетесь на кого-нибудь из них на танцполе, ну или подле него, где они будут стоять и наблюдать. Им нужно находиться там, чтобы получить вуайеристское, фаллическое фрейдистское наслаждение от танго. Но не торопитесь с выводами: на милонги ходят не только поклонники отца-основателя психоанализа, но и не столь опасные юнгианцы и представители Лаканианской школы. Почему танго так манит подобных специалистов? Очень просто: танго неотделимо от секса и смерти. И тем не менее не все так однозначно. Люди — создания непростые, особенно танцоры. Танго и психоанализ — союз, рожденный в чистилище — месте, где душа очищается от грехов, прежде чем попасть на небеса.)

— Тогда почему люди становятся тангоманами? Это здоровая зависимость?

— О, давайте так: гостей милонг можно разделить на две большие группы: психотерапевтов и тех, кто в них нуждается.

И прежде чем я успела задать еще вопросы или узнать о своем диагнозе, он исчез, так как был одним из тех редких тангерос, кому приходилось вставать раньше полудня, а следовательно, уходить в час ночи — рано по местным меркам.

Карлос Риварола уже поджидал меня в Café Tortoni. Даже небритый и в джинсах, он все равно выглядел импозантно.

— Я опоздала, прости, — мы расцеловались. — Милонги заканчиваются так поздно, мой режим совсем сбился.

Он улыбнулся, обнажив зубы человека, употребляющего много мате, и накрыл мои руки своими.

— Я вижу, тебя укусила бацилла танго, Капкита. Сколько прошло — год, да? А ты уже говоришь по-испански и все время жаждешь танца.

— Не знаю, Карлос. Я ищу чего-то, но чего именно, и сама не знаю.

Он кивнул как человек, который знает:

— Не сдавайся, найдешь. Рано или поздно танго дает каждому то, что он ищет.

— И тебе?

Он пожал плечами.

— Я не знал ничего, кроме танго. Оно было со мной всегда. Но, пойми, это не просто движения. Это люди, которые рядом с тобой, другие тангерос. Отправляясь на милонгу, я счастлив, там меня ждут те, с кем я дышу в одном ритме. Ну и женщины, как без них? Моя жена и другие, с которыми я танцевал. Великая Мария Ниевес сказала: «Женщина — восемьдесят процентов танца». Она права, без женщины нет танца.

Под его внимательным взглядом я испытывала и радость, и печаль. Радость, оттого что сидела с Карлосом, рассказывающим, что без женщины (меня) танго — ничто. Печаль, потому что меня все еще тянуло к нему, но между нами ничего не могло быть. Печаль, потому что приходилось покидать мир нескончаемых милонг. Печаль, потому что я не знала, когда вернусь сюда снова. Печаль, потому что я была всего лишь «очередной женщиной», а танго и для Карлоса, и для всех остальных продолжится и без меня. Печаль, потому что ни Буэнос-Айрес, ни танго не могли вновь соединить нас с Джейсоном.