Книга Боттичелли - Станислав Зарницкий

В принципе, Сандро было все равно, вернется или нет золотой век. Если его что-либо и волновало, так это разговоры среди живописцев о равнодушии Лоренцо к их ремеслу.

Хотя если он, как и его дед, будет в изобилии строить и украшать здания, работа найдется и для художников. Но сколько времени этого придется ждать?

Однако перемены в жизни Сандро начались быстро и неожиданно для него. Томмазо Содерини, который, как казалось, был всецело занят упрочением правления Лоренцо, вспомнил о молодом живописце. Умудренный житейским опытом глава купеческой гильдии понимал: чтобы владеть таким городом, как Флоренция, мало иметь деньги и способности — нужно еще быть воспетым пером и кистью. Так поступали многие князья, так действовал и «мудрый яко змий» Козимо, водя дружбу с архитекторами и живописцами, даря виллы философам и раздавая нищенствующим поэтам деньги для учебы в университете. Они-то и сделали его «Отцом отечества». Для простого люда, не особенно разбирающегося в героических одах и поэмах, но приученного церковью понимать язык живописи, кисть, вероятно, предпочтительнее пера. По здравому размышлению, Сандро вполне подходил для того, чтобы стать придворным живописцем Медичи. Побеседовав с ним, Томмазо уловил плохо скрываемое стремление стать первым, а такие люди, по его мнению, подобны воску, из которого умелые руки политика могут вылепить желаемое. Убедить Лоренцо приручить ученика Липпи, пользовавшегося когда-то покровительством Козимо, видимо, не составит труда.

Содерини не особенно разбирался в тонкостях живописи, но о Сандро уже говорили в городе как о подающем большие надежды художнике — его многочисленные Мадонны сделали свое дело. Это еще больше укрепило Томмазо в его намерении, и он начал действовать. Прежде всего, было желательно добиться для Сандро звания мастера. Какой-либо официальный заказ, означающий признание властями таланта живописца, значительно облегчал решение этой задачи. Здесь Томмазо мог посодействовать ему: купеческая гильдия решила украсить большой зал Торгового суда, где среди прочего предстояло изобразить четыре добродетели, столь ценимые флорентийскими купцами — Мудрость, Умеренность, Справедливость и Силу.

Это был почетный, хорошо оплачиваемый заказ. Исполнив его, можно было сразу подавать прошение о приеме в компанию святого Луки. Было, однако, серьезное препятствие: заказ этот уже отдали Пьетро Поллайоло. Но разве это могло остановить Томмазо? Он и помыслить не мог, что какой-то живописец рискнет восстать против его воли. До сих пор его гильдия вершила все дела в городе, а в ней он был первым человеком. Ведь даже когда решался вопрос о Лоренцо, почти никто не посмел перечить ему, а врагов у Медичи среди собравшихся шестисот нобилей было немало. А тут какой-то Пьетро заупрямился — со всей решимостью заявил, что не намерен уступать, ведь договор уже подписан. Флорентийцы всегда считали делом чести держать данное ими слово. Неужели нравы пали так низко, что теперь уже ничто не свято? Впрочем, и Томмазо имел все основания жаловаться на падение нравов. Ишь распустились: каждый богомаз заявляет о своих правах! Однако младший Поллайоло нашел поддержку не только среди коллег-художников. Спор разгорался; к нему подключились и те, кто не имел никакого отношения к живописи. Речь ведь шла о принципе. Стоит только раз отступиться от правила, по которому договоры должны соблюдаться, и лавину уже не остановишь. Так Сандро, сам того не желая, оказался втянутым в конфликт, который, принимая во внимание темперамент флорентийцев, мог кончиться для него плачевно. Он уже готов был отступиться, но и Томмазо, и Пьетро закусили удила.

Но при всем своем всесилии Содерини все-таки не мог не прислушиваться к голосу народа, а в этом споре флорентийцы явно были не на его стороне. Им представился благоприятный повод доказать «жирным» свою силу, и они не преминули воспользоваться им. Томмазо пришлось отступить — после долгих переговоров с Пьетро он договорился с ним, что живописцы разделят заказ поровну. Боттичелли не получил бы и этого, если бы Антонио не уговорил брата проявить сговорчивость: ведь он имеет дело с самим Содерини, не стоит портить с ним отношения.

Казалось, теперь все были довольно. Томмазо вручил Сандро и Пьетро гравюры с изображением Сивилл, которые художники должны были использовать при написании своих аллегорий. Тем не менее Сандро понимал, что его положение не столь уж блестяще. Хотя он и был знаком со стилем, в котором работали братья Поллайоло, ему приходилось лишь догадываться, как Пьетро будет рисовать свои картины, — отныне вход в мастерскую соперника был для него закрыт. Конечно, можно было бы пойти на поклон, помириться, урегулировать ссору, но гордость ему не позволяла. Поэтому над доставшейся ему «Силой» он должен был работать, не видя, что же создает его соперник.

Но, пожалуй, не это было главным, что омрачало сейчас его жизнь: главным стало то, что прежние дружеские отношения с братьями-живописцами были бесповоротно разрушены. Хотя у него и в мыслях не было отнимать у Пьетро заказ, но кто теперь этому поверит? В глазах у всех он оставался виновником затеянной ссоры. Более того, он восстановил против себя почти всех флорентийских живописцев, вставших на сторону младшего Поллайоло, а стало быть, его вступление в компанию святого Луки отодвигалось на неопределенное время. Быть же вне ее, полагаться лишь на свои собственные силы становилось все труднее; цехи и гильдии для того и создаются, чтобы отстаивать интересы и права своих членов, помогать им в трудных ситуациях. А здесь, как ни верти, он пошел против правил компании. Оставалось одно: работой доказать свое мастерство. Задача почти неразрешимая, ибо после случившегося ничего, кроме хулы, от своих будущих коллег он услышать не надеялся.

Ко всему прочему, теперь он не мог рассчитывать и на поддержку своего покровителя. Мир во Флоренции продолжался недолго. Весна 1470 года разрушила хрупкое спокойствие: зашевелились изгнанные противники Медичи. Бернардо Нарди, выступивший четыре года тому назад вместе с Никколо Содерини и Нерони против Подагрика, поднял восстание в Прато. Это было почти под боком — над Флоренцией нависла серьезная угроза, ибо повстанцам было достаточно одного-двух дней, чтобы появиться под ее стенами. А в городе у них было немало сторонников. Томмазо Содерини понимал, в каком опасном и двусмысленном положении он оказался. В начавшейся междоусобице он мог потерять не только состояние, но и жизнь. Дошли вести и о том, что Нерони собрал большое войско, чтобы поддержать Нарди, а потом вместе с ним идти на Флоренцию. Те, кто еще совсем недавно поддерживали Томмазо, на всякий случай отошли в сторону. И Сандро, поддавшись общим настроениям, счел за благо отказаться в пользу Пьетро от написания второй из своих аллегорий.

Он явно поторопился. Вскоре пришло сообщение от подесты (городского головы) Прато: он собственными силами разгромил восставших еще до прихода флорентийского войска. Теперь подеста спрашивал, что делать с попавшими в его руки заговорщиками. Лоренцо рекомендовал их повесить, и более сорока человек было предано смерти. И хотя в это время жестокостью мало кого можно было удивить, флорентийцы осудили действия своего правителя. Говорили о том, что распоряжение Лоренцо было вызвано страхом, впитанным им еще в детстве, когда семья Медичи была постоянно вынуждена опасаться того, что в ее дом вломятся многочисленные враги. Но большинство придерживалось иного мнения, и, может быть, они были правы: Лоренцо руководил не страх за свою жизнь, а желание внушить его другим. Так поступали все тираны, и юный Лоренцо, начитавшись исторических хроник, взял из них не то, как древние отстаивали республику, а то, как враги демократии губили ее.