Книга Лишенная детства - Софи Анри

Наши соседи все это слышат.

За несколько месяцев мы становимся жуткой карикатурой на семью. Пьяница-отец, все безропотно сносящая мать, психически нездоровая старшая дочь и заброшенные младшие дети. Вечерние потасовки в доме и красные глаза у всех наутро — день за днем доверие и уважение к нам тает. А скажите-ка, правда ли все это — ну, та история с изнасилованием? Девочка всегда была немного не в себе, и воспитана она плохо, все время носилась по улицам с приятелями… А на отца посмотрите — через день пьяный как сапожник! Жители городка не знают, что и думать, местные кумушки пребывают в растерянности, и появляются слухи. Оказывается, Мария сомневается в том, что ее супруг надо мной надругался. Приятели Мануэля, с которыми он обычно пропускал по стаканчику, сходятся во мнении, что все подстроено. В школе — то же самое: одна из девочек во всеуслышание поливает меня грязью. Ее родители близко дружили с Да Крусами, и она, очевидно, решила проявить инициативу и доступными ей способами очернить меня. С ее слов я — гадкая лгунья, которая не знает, что бы еще придумать, чтобы вызвать к себе интерес. На школьном дворе ее слова приобретают достоверность Евангелий, многие дети ей верят, и мои невинные басни прошлых лет, будучи извлеченными на свет Божий, срабатывают против меня.

— Помнишь, как Морган заявила, что ее удочерили? Только ненормальная могла выдать такое, ты не считаешь?

Для этой девочки, как и для многих других, моя история с изнасилованием — чистейшей воды выдумка. Меня обвиняют в клевете, и вскоре это доходит и до моих ушей. Некоторые считают, что меня изнасиловал не Мануэль, а кто-то другой, отдельные люди — что я сама его соблазнила, а есть и такие, кто уверен, что я выдумала все от первого слова до последнего. Это разнообразие мнений повергают меня в глубочайшую депрессию. Чем меньше мне верят, тем сильнее я замыкаюсь в себе и отключаюсь от реальности. Когда на уроке кто-то просит у меня листок бумаги, я посылаю его к черту и обзываю кретином или начинаю рыдать. В коридорах коллежа я превращаюсь в тень. Я печальная, плаксивая, нервная — то есть такая, с кем никому не захочется водить дружбу. Для моих прежних товарищей я, естественно, становлюсь обузой.

На всех переменах я теперь стою одна, прижавшись спиной к батарее центрального отопления напротив учительской. Теперь они, учителя, стали моими хорошими приятелями — кто бы мог подумать, что так будет? Время от времени кто-нибудь из них подходит и спрашивает, в порядке ли я, но разве я могу быть в порядке, если, где бы я ни спряталась, меня обязательно найдет кто-то из соучеников и начнет дразнить? Сам факт изнасилования не стал предметом для насмешек, в отличие от его последствий — моей новой привычки закрывать волосами лицо, набранными лишними килограммами, постоянными рыданиями по любому поводу, моей крайней робостью, моим нежеланием ни с кем разговаривать… Самые развязные обзывают меня уродкой, пришибленной, страшилкой. Меня все время норовят толкнуть, шутки соучеников кажутся мне оскорбительными. Лицо мое из-за прыщиков похоже на вишневый пирог клафути, а сама я — на половую тряпку, до того страшны мои растянутые спортивные штаны. Меня то и дело поднимают на смех, и бумажные шарики, выпущенные через трубочку, слишком часто приземляются на моей голове. Изнасилование отгородило меня от моих одногодок, вырвало из их беззаботного круга, и теперь я, как все, кого постигла та же участь, от этого страдаю. Особенно на уроках физкультуры.

Перед игрой в баскетбол все одноклассники выстраиваются в шеренгу, и оба капитана набирают себе в команду игроков. И всегда всех лучших и пользующихся популярностью выбирают очень быстро, стоять же остаются худшие: те, кого все терпеть не могут, ябеды, «странные»… То есть рыжий, толстяк и я.

— Нет, только не Морган! Она — полный ноль!

И это говорится вслух, когда я стою в двух метрах, потея от стыда.

В столовой — продолжение ада. Перед обедом мы складываем свои портфели у стены напротив туалета, а потом направляемся в столовую. Несколько месяцев назад я смешила всех своими выходками, а теперь сижу в углу и пытаюсь справиться с тошнотой. Редко кто заговаривает со мной. Едва прикоснувшись к десерту, я иду за портфелем, и почти каждый раз у меня сжимается сердце, когда я вижу, что он лежит не на прежнем месте и на нем отпечатки чьих-то подошв. Моим портфелем снова играли в футбол, и теперь все карандаши сломаны, а линейка разлетелась на тысячу кусочков.

Проходят месяцы, и мне все труднее заставлять себя ходить в школу. Иным утром я говорю себе, что, если бы у меня хватило смелости выпрыгнуть из окна высокого здания или одним глотком выпить сильнодействующее лекарство из аптечки моих родителей, с этой проблемой было бы покончено. К счастью, нам сообщают, что вскоре мы всем классом едем на экскурсию в Бавьер. Эта перспектива так захватывает умы моих товарищей, что они становятся менее жестокими по отношению ко мне. И вот во время этого путешествия в Германию происходит чудо: Дженнифер, одна из самых популярных в коллеже девочек, начинает со мной понемногу разговаривать. Она настолько уверена в своей неотразимости, что не боится ничьего осуждения. Общение «со страшилкой» не наносит вреда ее имиджу — никто не осмеливается ни в чем ее упрекнуть, до того она, что называется, «в струе». По крайней мере, по Дженнифер не скажешь, что ей неприятно общество гадкого утенка, в которого я превратилась. Она общается со мной, чтобы я подсказала ей правильные ответы на контрольных, но не только поэтому. Раз или два в автобусе, увозящем нас в Мюнхен или в замок Людовика II, эта блондинистая «звезда школы» перекидывается со мной несколькими фразами, и мы хохочем как полоумные. Эти моменты взаимопонимания слегка поднимают мне настроение, и все же я с огромным облегчением покидаю школу в конце июня, ведь впереди — летние каникулы.

Я отправляюсь в Авейрон.

Там меня ждут дедушка и бабушка, их красивый домик на вершине холма, коровы, луга и кузина Лоранс. За эти дни, проведенные под палящим солнцем, мои несчастья становятся менее обременительными. Бассейн, походы в гости, прогулки… Бабушка изо всех сил старается, чтобы мы постоянно были при деле и чтобы нам было весело, поэтому я редко вспоминаю о своих печалях. Вернувшись в Эшийёз в конце августа, на площадке для игр я встречаю Джефферсона и Сюзи. Отношения между нами по-прежнему слегка натянутые, но, поскольку другие дети еще не вернулись с каникул, мы вчетвером — они, я и мой брат — начинаем перебрасываться мячом, ведь больше нам делать нечего. Иногда Джефф приглашает меня в гости поиграть на игровой приставке. Это, конечно, не «большая любовь», но я начинаю хоть с кем-то общаться. И уже чувствую себя не такой одинокой.

Когда наступает вечер, я сворачиваюсь калачиком на кровати и начинаю размышлять. Этот школьный год стал для меня длинным путем на Голгофу, который мне пришлось одолеть в одиночку. Если еще один год будет таким, я этого не перенесу. Уже на следующий день после изнасилования я мечтала снова увидеться со своими товарищами, а вместо этого мой мир рухнул, и я оказалась без точки опоры, без друзей. Жертва, и тем не менее отверженная. Преступник признал свою вину, но это в моей правдивости сегодня все сомневаются. Я прекрасно осознаю, что не смогу долго выносить насмешек моих одноклассников. Мне нужна их дружба и поддержка. Нужны друзья, которые смогут отвлечь меня от дурных мыслей, которые выведут меня из убивающего меня леса и из нашего дома, где родители поносят друг друга. У нас дома — все еще настоящий ад. Воспоминания об изнасиловании и пьяные выходки отца превращают мои вечера в пытку. У меня появляется ужасное чувство, что рядом нет никого, кто мог бы мне помочь, и это пугающее одиночество временами заставляет меня желать смерти. Мне нужны друзья и приятели, срочно! В сентябре мне предстоит пойти в третий класс. И вот я решаю окончательно и бесповоротно: все должно перемениться. Я пока не знаю, как именно это будет происходить, но готова сделать все, чтобы снова стать среди сверстников своей.