Книга Коко Шанель - Анри Гидель

На следующий день, явившись спозаранку к себе в ателье на рю Камбон, она первым делом объявила своей лучшей модистке:

– Анжела! – сказала она, сурово глядя на нее. – Я здесь не для того, чтобы играть в игрушки и швыряться деньгами направо и налево. Я здесь для того, чтобы нажить состояние. Отныне никто не потратит ни сантима, не доложив мне об этом.

Она велела мадемуазель де Сен-Пон принести ей бухгалтерские книги, которые – из корректности, к удовольствию Кэпела, – ей никогда не показывали. Она прежде не знала, что такое инвестиция, амортизация, себестоимость, торговый оборот, дебет и кредит… Но она быстро наверстала упущенное, хотя из кокетства продолжала утверждать всю жизнь, что никогда не умела считать… Но с этого дня ее беззаботности настал конец.

Невиданная прежде смелость, с которой Габриель заправляла делом, быстро принесла свои плоды. Год спустя залог, внесенный Кэпелом, стал ненужным, и он смог забрать назад ценности, отданные в качестве гарантии. Прибылей, полученных фирмой «Chanel Modes», оказалось достаточно.

Кстати сказать, волна любопытства, возбужденная изящной модисткой с бульвара Малешерб, не спадала – о ней заговорили на трибунах и в ложах ипподромов. Однажды к ней пожаловала некая гранд-дама и, переступив порог, заявила без обиняков:

– Я приехала, чтобы вас повидать.

* * *

Но чем больше ее хотели видеть, тем больше Коко скрывалась от людей. Прожив столько лет вдали от мира – и тем более от светского общества, – она сохранила свой довольно нелюдимый характер. Она не могла выносить взглядов незнакомых ей людей. Она словно впадала в сту-пор. И стала прятаться… Если ей сообщали, что клиентка упорно настаивает на встрече с нею, она чувствовала панику, будучи не в силах взять себя в руки, закрывалась в стенной шкаф, точно герой водевиля, и кричала своей первой модистке:

– Поди встреть ее, Анжела!

* * *

Удивительное дело, эта дочь ярмарочного торговца – вот парадокс! – не умела продавать. Может, она хотела подчеркнуть разницу между собой и родителем? Но она по-прежнему отказывалась от контактов с клиентами:

– Не могу. Если сочтут, что шляпа слишком дорогая, я вынуждена буду уступить себе в убыток.

Связь Коко с англичанином не поставила предел дружеским отношениям, которые и она, и он поддерживали с Бальсаном. Впрочем, через некоторое время после того, как Коко со своим новым приятелем обосновались на авеню Габриель, Этьен отбыл в Аргентину. Явилось ли тому причиной взыгравшая в нем ревность или отчаяние при виде подлинной страсти, объединявшей двух молодых людей? Едва ли это можно утверждать с уверенностью, хотя Коко настаивала, что все было именно так. Ей явно хотелось приукрасить реальность, примешав к ней романтический оттенок. Однако весьма возможно также, что поездка Этьена была связана с текстильными предприятиями, находившимися в собственности семейства Бальсан, или с коневодством. Но факт тот, что, вернувшись из Южной Америки, Этьен задал Коко вопрос, по-прежнему ли она любезничает со своим англичанином, а затем добавил с издевкой:

– Я вижу, ты вся в работе. Что, Кэпел не в силах тебя содержать?

Можно только представить себе, в какую ярость привело Коко подобное заявление. Ее девиз – ничем никому не быть обязанной – был целью всей жизни, которой она, наконец, достигла. Этот «любитель кокоток», как она сама его называла, был не способен понять даже то, что у нее есть чувство собственного достоинства.

Как он не похож на Боя, который, пусть и с некоторым запозданием, прекрасно понял, что нужно Коко!

* * *

Кэпел считал достойным сожаления, что у Коко не было иных подруг, кроме дам полусвета, которых он встречал в Руалье. Ну, положим, куртизанка высшего полета Эмильенн д'Алансон – еще куда ни шло: у нее связи, она вхожа в свет, может ее чему-то научить, заполнить некоторые лакуны, уберечь от иных промахов. А остальные? Пустота их разговоров – точнее сказать, трепотни – не поддается описанию. Безрукость куаферши, которая делала прическу, ревность покровителя да сплетни вокруг метрдотеля – вот и все темы. Какое убожество! Что верно, то верно – содержателям этих юных мамзелей не приходило в голову требовать от них чего-то большего, чем быть хорошенькими… и покорными. Но Коко – таково было мнение Кэпела – заслуживала других отношений, которые помогали бы ей преодолеть нехватку культуры.

Так Бой, не имевший возможности ввести ее в свет, открыл ей двери в артистическую среду. Он приглашает ее в театр, знакомит с актрисой Габриель Дорзиа.[23] Ведет в Комическую оперу и представляет только что дебютировавшей певице Марте Давелли. Они с Коко оказались почти что двойниками… Но в противоположность тому, что обычно происходит в таких случаях, между двумя женщинами не возникло взаимной ненависти, даже наоборот. Кэпел также свел Коко с очаровательной актрисой театра «Жимназ» Жанной Лери. Он пригласил всех этих молодых особ в Руалье, где они были блестяще приняты Этьеном. Бой также учил Габриель мыслить, расширял ее кругозор. Он готовил эту маленькую несмышленую провинциалку к той важной роли, которую ей предстоит играть в литературной и артистической жизни страны в период между двумя мировыми войнами.

Прежде чем отдаться всей душой и сердцем делу моды, Габриель, так до сих пор окончательно не определившаяся с выбором призвания, выказывала некоторую склонность и к искусству Мельпомены. Судя по всему, она окончательно отказалась от мысли петь со сцены. Что сделаешь, если для этого нет дарования! Но это не мешало ей петь для собственного удовольствия, и делать это она будет всю жизнь. Еще в ателье на бульваре Малешерб Люсьен Рабате была изумлена тем, как ее хозяйка вместе с сестрой напевали вполголоса за работой самые разные арии. Ее репертуар включал куплеты из спектаклей Комической оперы, например «Дочь мадам Анго», арии из опер, включая даже «Фауста» Гуно; правда, исполнялись они с неравным успехом, но с таким видимым удовлетворением, что лучшего нельзя и желать.

Ее привлекал также и танец. В ту пору в моде была новая концепция, заключавшая в себе своего рода философию или, во всяком случае, образовательный метод с мистическим резонансом… Идейным отцом этого жанра был Эмиль Далькроз, только что основавший в Дрездене Институт танца. Толпа снобов говорила о нем и его курсах ритмической гимнастики с восхищением. Этьен де Бомонт и его друг Жан Кокто, мгновенно соблазнившись новомодной новинкой, быстро пресытились; со своей стороны, Колетт создала для парижской сцены мелодрамы, поставленные Жоржем Вагом. Она выступала в них почти обнаженной, к великому скандалу всего Парижа, который на этот раз решительно отказался признать за ее спектаклем какой бы то ни было тайный смысл. В таком вот контексте Габриель услышала из уст друзей Боя разговоры об Айседоре Дункан.[24] В Париже Айседора жила на авеню де Вильер и выступала с импровизациями перед толпами приверженцев. Впрочем, Коко увидела в ее искусстве избыток жестикуляции и слишком откровенную эротику, которой она стеснялась, – что поделаешь, семь лет учебы в среде монахинь Сен-Кёр-де-Мари даром не прошли!.. Но наибольшее отвращение вызвала у нее выходка одного из поклонников Айседоры, молодого бездарного бородатого живописца-мазилы по имени Ван Донген, который, чтобы продемонстрировать свой порыв, публично погладил Айседоре ягодицы через прозрачный плащ, надетый для исполнения греческого танца… И вся публика разразилась рукоплесканиями! Глядя, как на этом сборище льются рекой горячительные напитки, скорая на суждения Габриель мигом приписала хореографию, к восприятию которой ее никто не подготовил, воздействию алкоголя. С тех пор она ни ногой к Айседоре, которая останется в ее памяти беспробудной алкоголичкой.