Книга Штурман - Людвиг Павельчик

После обеда я случайно стал свидетелем разговора Светланы Ильиничны с одной из воспитательниц, стоящей перед ней с видом горемычным и виноватым. Начала их диалога я слышал, но концовка привлекла мое внимание: заместительница директора выговаривала подчиненной за нерадивость и непроизведение контроля за «этими безмозглыми кошками, позволяющими себе все, что им вздумается, нимало ни заботясь о своих обязанностях».

«И не пытайтесь ее выгораживать! Вы меня в гроб сведете вместе с этим разнузданным молодняком! Да что она себе позволяет?! Мало мне здесь ее шашней со всей округой, так она еще и исчезла, не сказав никому ни слова! Подумать только, Лидия Карповна, как они у Вас распоясались!» – с этими словами Светлана Ильинична, фыркнув, развернулась на каблуках и, исполненная величавого достоинства, удалилась, оставив отчитанную коллегу предаваться стыду за свою некомпетентность. Хотя эта грозная матрона и не упомянула имени той, чьим поведением была так раздосадована, мне было совершенно ясно, что речь идет о предмете моего вожделения, который, должно быть, презрев должностные обязанности, удалился по своим делам на несколько дней, чем ранил заботливую Светлану Ильиничну в самое сердце. Я усмехнулся и поспешил убраться восвояси, пока оплеванная Лидия Карповна не осознала, что я был свидетелем ее унижения.

Хвойный лес, обступавший беседку, источал неповторимый запах, а размеренное спокойствие его жизни наполняло и мою легкой приятной радостью. Я вновь пришел сюда, чтобы в тишине насладиться гостеприимным теплом природы и упорядочить скачущие газели-мысли, незатейливо раскрашивающие мое существование. У меня было хорошее настроение, подогреваемое красными лучами прячущегося в горы за Тубой солнца и мыслью, что до конца срока, простите, сезона, уже не так уж и далеко скоро я снова пойду в школу, обрыдшую зимой и кажущуюся теперь такой милой, а вечера стану проводить не за разучиванием новых речевок и поиском свободного места в загаженных сортирах, а в играх и беседах с моим другом Альбертом, по которому успел соскучиться. А еще я отыщу в городе Анечку, и она, не увлеченная более водоворотом нашпигованного пошлостью лагерного борделя, обратит на меня внимание и мы подружимся. Я был уверен в этом так же, как в том, что сижу на каменной скамье в таежной беседке и что тот, кто сейчас размеренно долбит клювом в ее крышу, является птицей. Скорее всего, сбрендившим обознавшимся дятлом, а быть может, и просто очумелой вороной, запутавшейся в своей вороньей жизни. Я лениво поднялся, чтобы проверить свою догадку и, выйдя из беседки, потянулся на носках, стремясь увидеть моего нежданного гостя, избравшего методом общения азбуку Морзе.

Но то, что я увидел, стало еще одной, предложенной мне судьбою, загадкой, ответ на которую я узнаю еще очень не скоро. Птицы, какой бы она ни была, на крыше каменного домика уже не было, но я заметил кое-что другое: на поперечной балке, под самым перекрытием, что-то тускло блеснуло, отразив заблудший луч солнца. Что-то неясное, размером чуть меньше кулака, плотно застрявшее между частями каменной конструкции. Сначала я не придал предмету никакого значения, приняв его за камень или нечто подобное. И лишь ленивое любопытство бездельника побудило меня влезть по богатой выступами шершавой стене беседки и, приложив определенное усилие, выдернуть эту приклеенную временем штуковину из ее, судя по всему, многолетнего гнезда.

Спрыгнув вниз и осмотрев свою находку, я пришел к выводу, что это – плотно смотанный кусок металлической фольги, в которую, похоже, было что-то завернуто. Осматривая сверток со всех сторон, я пытался отыскать край, с которого следовало начинать разворачивать фольгу, однако сделать это было непросто, так как время намертво спрессовало этот кусок цветного металла, сделав его практически однородным. Наконец я нащупал на гладкой поверхности предмета небольшую, едва ощущаемую выпуклость или, вернее сказать, зацепку, которая при ближайшем рассмотрении оказалась загнутым когда-то краешком свертка, словно тот, кто его упаковывал, специально позаботился о том, чтобы мой труд был не особенно кропотливым. Ведь, не найди я этого «ключика», то должен был бы, пожалуй, ковырять фольгу отверткой или даже разрубать топором, что, возможно, повредило бы содержимое.

Но даже подцепив ногтем загнутый уголок фольги, мне пришлось приложить немало усилий, чтобы отогнуть верхний слой металлического листа, прикипевший особенно основательно. Дальше дело у меня пошло значительно быстрее и уже через минуту я стоял, ошарашено воззрившись на слежалый, желтоватый, но вполне сохранившийся небольшой листок бумаги, вырванный, должно быть, из какой-нибудь канцелярской книги или чего-то подобного. Несомненным оставалось одно: листок этот был очень старым и происходил из той эпохи, когда учились грамоте мои предки во втором, а то и третьем поколении. Я же, словно рыбак, выловивший заплесневелую бутылку с запечатанным в ней посланием, готовился к посвящению в какую-то тайну, могущую в корне изменить мою жизнь.

На листке было что-то жирно написано простым карандашом, но я, не в силах совладать с дрожью в руках, долгое время не мог сосредоточиться и разобрать написанное: слишком необычным было для меня это приключение. Начав же читать, я приготовился к борьбе с изобилием всяких там «ятей» и прочих труднопонимаемых закорючек, которые, по моему мнению, обязательно должны были присутствовать в любом мало-мальски старом русском тексте. Но их там не оказалось. Мысль, содержащаяся в манускрипте, была нанесена на бумагу современным разборчивым рукописным шрифтом, изложена вполне доступным языком и заключалась в двух коротких фразах: «Тело Анны Юрьевны найдете в нижнем гроте. Сегодня в десять убийца попробует перенести его в лес».

Надеюсь, мне удалось не тронуться тогда умом. Наверное, что-то просто заблокировало тогда мою способность восприятия всякой чуши, иначе я бы, несомненно, свихнулся. Произошедшее не могло, не имело права быть правдой! Но неужели это так и Анечка мертва? В нижнем гроте? Ужасно! Однако же, насколько чудовищной ни была эта мысль, гораздо более интересовало и обескураживало меня другое: каким образом эта информация, или пророчество, или издевка – называйте это как угодно – попала в центр свернутого десятилетия назад алюминиевого рулона, обнаруженного мною сегодня по чистой случайности? И что значит «сегодня в десять»? Словно провидение знало, когда именно я наткнусь на этот комок фольги! Впрочем, на то оно и провидение…

Все это проносилось в моей голове в то время, когда я, спотыкаясь о сучья и торчащие из земли корни, падая, поднимаясь и снова падая, со всей возможной резвостью несся к лагерю, а затем через всю его территорию к административному бараку, где едва не сбил с ног Светлану Ильиничну, как раз выносившую свою тушу из директорского кабинета и захлопавшую от неожиданности своими густо накрашенными фиолетовыми ресницами. Я, как безумный, стал совать ей в руки желтоватый листок бумаги, будучи не в силах выговорить ни слова. Мне казалось, что легкие мои разорвались и до смерти от удушья остаются считанные мгновения.

Дальше все было просто: мне, абсолютно выбитому из колеи и, тем не менее, гордому выпавшей на мою долю миссией, досталось сопровождать директора и пару ленивых и уже чуть поддатых лагерных милиционеров к нижнему гроту, пробитому в незапамятные времена в прибрежной скале старушкой-Тубой. Вода из грота давно ушла, и эта небольшая пещера, отверстие которой, не зная о нем, было обнаружить не так-то просто, пользовалась заслуженной популярностью среди романтически настроенной лагерной детворы, организовывавшей здесь свои игры. Правда, по какой-то причине это было строжайше запрещено, как и все, доставляющее хоть какое-то удовольствие, а посему грот часто служил конечным пунктом здешних «самоволок», привечая ищущих наказания местных Томов Сойеров-мазохистов. Нижним его назвали лишь потому, что выше по течению Тубы имелся еще один, менее глубокий и интересный. Путь к гроту был весьма извилист и требовал, помимо желания попасть туда, еще и изрядной юношеской выносливости и сноровки, а посему, натурально, ни директор лагеря, ни его прислуга туда не совались. Это-то обстоятельство и вынудило моих взрослых напыщенных шефов взять меня с собой, дабы не сбиться с пути и не угодить в одну из змеиных нор, коих в этих местах более чем достаточно.