Книга Гимн Лейбовицу - Уолтер Миллер-младший

– Когда?

– Ну, надеюсь, что никогда. Ведь ты же будешь осторожен, правда? Насчет того, что скажешь монсеньору. В противном случае я, возможно, позволю им запинать тебя до смерти.

– Да, но…

– Постулатор хочет видеть тебя немедленно. Обуздай свое воображение и выражайся просто. И пожалуйста, постарайся не думать.

– Думаю, что мне это удастся.

– Пошел вон, сын мой, пошел вон.

Хотя, когда Фрэнсис постучал в дверь Агуэрры, ему было страшно, вскоре он понял, что его опасения беспочвенны. Протонотарий оказался учтивым, дипломатичным пожилым священником, интересующимся жизнью обычного монаха.

Потратив несколько минут на предварительные любезности, он перешел к скользкой теме:

– Насчет твоей встречи с человеком, который, возможно, был основателем…

– Я никогда не утверждал, что он – блаженный Лейбо…

– Ну конечно, сын мой, конечно, не утверждал. Вот тут у меня изложена эта история – полностью с чужих слов, разумеется, – и я прошу тебя прочитать ее, а затем либо подтвердить, либо опровергнуть. – Агуэрра достал из ларца свиток и протянул брату Фрэнсису. – Эта версия основана на рассказах путников, – добавил он. – Только ты можешь описать, что произошло, – своими словами, – и поэтому я хочу, чтобы ты отредактировал ее тщательнейшим образом.

– Конечно, мессер. Но то, что произошло, в самом деле, было простой…

– Читай, читай! Потом поговорим.

Судя по толщине свитка, история, записанная с чужих слов, вовсе не была «в самом деле простой». По мере чтения текста в брате Фрэнсисе усиливалось дурное предчувствие, которое вскоре превратилось в настоящий ужас.

– Ты побелел, сынок, – сказал постулатор. – Тебя что-то тревожит?

– Мессер, это… Все было совсем не так!

– Неужели? Тем не менее эту историю сочинил ты – по крайней мере, косвенно. Ты ведь был единственным свидетелем, верно?

Брат Фрэнсис закрыл глаза и потер лоб. Он поведал своим товарищам-послушникам простую правду. Его товарищи шептались между собой, а потом рассказали эту историю путникам. Те передали ее другим путникам, и в конце концов появилось… вот это! Не удивительно, что аббат Аркос запретил разговоры на эту тему. Ах, и зачем он вообще упоминал про паломника!

– Я видел его один раз. Он сказал мне всего несколько слов, гонялся за мной с палкой, спросил дорогу в аббатство и нанес знаки на камне, где я нашел крипту. Больше я его не встречал.

– У него не было нимба?

– Нет, мессер.

– Ему не пел ангельский хор?

– Нет!

– А ковер из роз, которые вырастали у него под ногами?

– Нет, нет! Ничего подобного не было, мессер! – ахнул монах.

– Он не написал свое имя на камне?

– Бог мне судья, мессер, он нанес только два символа. Я не знал, что они означают.

– Ну что ж, – вздохнул постулатор. – Путешественники всегда преувеличивают. Так расскажи мне, как все произошло на самом деле.

И брат Фрэнсис рассказал – очень кратко. Агуэрра, казалось, расстроился. Задумчиво помолчав, он взял пухлый свиток, похлопал по нему на прощание и бросил в мусорную корзину.

– Вот тебе и чудо номер семь, – буркнул он.

Фрэнсис поспешил принести свои извинения.

– Забудь, – отмахнулся адвокат. – Доказательств у нас достаточно. Есть несколько случаев спонтанного, мгновенного исцеления, вызванного вмешательством блаженного Лейбовица. Они простые, обыденные, хорошо задокументированные. На таких случаях и строится канонизация. Да, они не такие красивые, как эта история, но я почти рад, что она не подтвердилась, – рад за тебя. Адвокат дьявола тебя бы распял, знаешь ли.

– Я не говорил ничего подобного…

– Понимаю, понимаю! Все началось из-за убежища. Кстати, сегодня мы снова его открыли.

Фрэнсис просиял.

– Вы… вы нашли еще что-нибудь, связанное со святым Лейбовицем?

– Пожалуйста, называй его блаженным Лейбовицем! – поправил монсеньор. – Пока нет. Мы открыли внутреннюю камеру – с буквально адским трудом. Внутри пятнадцать скелетов и множество удивительных артефактов. Похоже, что женщина… Кстати, это была женщина – ну, те останки, которые ты нашел… Ее впустили во внешнюю камеру, однако внутренняя уже была переполнена. Возможно, внутренняя камера защитила бы людей до какой-то степени, если бы их не завалило обломками рухнувшей стены. Камни заблокировали вход, и бедняги оказались в ловушке. Одному Богу известно, почему дверь не спроектировали так, чтобы она открывалась внутрь.

– Женщина во внешней камере… Эмили Лейбовиц?

Агуэрра улыбнулся.

– Сможем ли мы это доказать? Пока не знаю. Да, я верю, что это она, верю – но, возможно, что я слишком полагаюсь на свои надежды. Посмотрим, что нам удастся найти. У другой стороны есть свидетель, так что мне нельзя спешить с выводами.

Агуэрру разочаровал рассказ Фрэнсиса, однако монсеньор оставался довольно дружелюбным. Он провел десять дней на раскопках, а затем отбыл в Новый Рим, оставив на месте двух своих помощников, чтобы те руководили дальнейшими работами. В день отъезда он зашел в скрипторий к брату Фрэнсису.

– Говорят, что ты работал над документом, прославляющим найденные тобой Реликвии, – сказал постулатор. – Я бы очень хотел его увидеть.

Монах запротестовал – мол, это всего лишь пустяк, – но сразу пошел за документом, причем с таким рвением, что его руки, разворачивавшие пергамент, дрожали. С радостью он заметил, что за происходящим наблюдает нервно хмурящийся брат Джерис.

Монсеньор долго разглядывал документ.

– Прекрасно! – наконец воскликнул он. – Восхитительный цвет! Грандиозно. Закончи работу, брат, закончи работу!

Брат Фрэнсис с улыбкой посмотрел на брата Джериса.

Главный переписчик быстро отвернулся, его шея побагровела. На следующий день Фрэнсис распаковал перья, краски и сусальное золото и продолжил работу над иллюстрированным чертежом.

9

Через несколько месяцев после отъезда монсеньора Агуэрры в аббатство из Нового Рима прибыл второй караван ослов – с полным комплектом писцов и вооруженной охраны для защиты от разбойников, мутантов-маньяков и драконов – которые, по слухам, все-таки существовали. На этот раз экспедицию возглавлял монсеньор с рожками и острыми клыками; он объявил, что ему поручено противостоять канонизации блаженного Лейбовица, и что он будет расследовать истеричные слухи, которые просочились из аббатства и, к несчастью, достигли даже врат Нового Рима. Монсеньор намекнул, что он даже собирается возложить на кого-то ответственность за их распространение. Он ясно дал понять, что – в отличие от предыдущего гостя – не потерпит никакой романтической чепухи.