Книга Амальгама 2. Тантамареска - Владимир Торин

После братских объятий – оба были крепки телом и из-за полноты чувств силы не сдерживали – все-таки целых семь лет не виделись, император, покосившись на спящего Собакина, поинтересовался:

– А могу я узнать, что ты с ним сейчас делал и для чего?

– От пьянства запойного лечил, – пояснил Федор Кузьмич. В голосе еле заметно прозвучала нотка гордости. Та самая, знакомая еще по 1813 году, когда он прощался с юношей Николенькой, отправляясь в заграничный поход во главе своей победоносной армии.

– Во сне? – удивился Николай.

– Можно проникнуть в сон человека и поучить там его уму-разуму.

– Неужто поможет?! – изумился Николай.

– Отец Серафим при мне старицу Феодосию Васильевну от эпилепсии вылечил. Я самолично наблюдал, поверь. Излечил и… канавку рыть отправил.

– Что за канавка? – нахмурился император.

– Ров вокруг женского монастыря в Дивееве, – пояснил Федор Кузьмич, от общения с братом с каждой секундой все сильнее ощущавший себя прежним Александром. – Старец утверждает, что ее сама Царица Небесная обошла! Кто канавку эту с молитвой пройдет, да полтораста «Богородиц» прочтет, тому все тут: и Афон, и Иерусалим, и Киев! И как антихрист придет, везде пройдет, а канавки этой не перескочит! – И, подметив ироничную усмешку, скользнувшую по лицу Николая, мягко упрекнул: – Напрасно сомневаешься. Когда холера повсюду свирепствовала, и в самом Дивееве тоже, в обители ее не было вовсе.

– Не может быть! – воскликнул император. – И ни одного случая заболевания?!

– Нет, – легонько, одними краешками губ, улыбнулся Александр.

– Чудно, – покрутил головой Николай. – Понимаю, когда все должные меры согласно современной науке приняты, вот как, к примеру, в Казанском университете, но чтоб одних молитв хватило…

– Более того, даже когда кто из мирских заболевал и его успевали принести в обитель, тот выздоравливал, но кто из обители без благословения выходил в мир, даже сестры, напротив, заболевали и умирали. А сколь летуча сия болезнь и сколь смертоносна – сам ведаешь.

– Ведаю, – помрачнев, кивнул Николай. – Потому и прикатил к тебе из опасения, что и ты оной болезнью захворал. Боялся, что не поспею застать в живых, как… брата Константина.

Александр вздрогнул, впился глазами в брата, но усилием воли сдержал горестный крик, рвущийся из груди. Лишь спросил прерывистым голосом:

– Когда?

– В Витебске, – пояснил тот. – Отступал от польских мятежников и…

– Польских мятежников? – Чуть растерянно повторил Александр.

– Извини, ты же здесь ушел от всего мирского, – улыбнулся Николай. – А в Царстве Польском без малого два года тому назад мятеж приключился. Сам Константин чудом смерти избежал – друзья жены предупредили, она ж полячка, вот и сыскались доброхоты, так что он в самый последний миг успел свой дворец покинуть. Но, видать, что на роду написано, того не избежишь, как ни старайся.

Александр тяжело вздохнул и, шагнув в дальний темный угол, где перед иконой, прикрепленной к стене, горела крохотная лампадка, перекрестился и, опустившись на колени, начал читать молитву. Николай, подумав, присоединился к брату, но попутно, не заметив в темноте торчащего из стены края валуна, ощутимо приложился к нему лбом и зашипел от боли.

Закончив молиться, Александр поднялся с колен и, покосившись на лоб брата, кротко сообщил:

– Вот и ты приобщился. Я и сам, по первости, частенько головой об этот камень бился. Порой до крови. Отец Серафим сказывал, что это у меня остатки гордыни. Мол, на молитву к Богу надобно смиренно идти, главу склонив. Не сразу, но привык, уж два года не касался камня, вот и запамятовал про него, забыл тебя упредить. Больно? – сочувственно осведомился он.

– Терпеть можно, – сквозь зубы ответил Николай.

– Погоди-ка, – засуетился подле него Александр. – Ну-ка присядь, а я сейчас.

Он принялся сноровисто растирать в руках какую-то траву.

– Что это? – спросил тот.

– Сныть, – пояснил Александр. – И в еду годится, и раны заживляет хорошо. Отец Серафим одно время чуть ли не ею одной питался. Сейчас я тебе повязку с нею наложу, и завтра к утру все спадет.

– Как я погляжу, ты тут хорошо освоился, – с кривой улыбкой на лице заметил Николай. – Мне, что ли, к тебе перейти. Примешь?

Александр с грустью и легким сожалением посмотрел на брата:

– Я бы принял, но тебе нельзя.

– А тебе, значит, было можно, – хмыкнул Николай.

– Мне знак был, – вздохнул Александр. – А раз знак, стало быть, Господь дозволил. К тому же было на кого державу оставить, – он улыбнулся. – А тебе уже не на кого.

– И что за знак? – осведомился император.

Александр грустно улыбнулся, припоминая Таганрог и свое пребывание в нем. Скучный провинциальный город навевал невыносимую скуку, и, обуреваемый ею, император захворал. Болезнь же, вытянув из него остатки бодрости, погрузила его в тяжкую меланхолию, во время которой его, как, впрочем, и всегда, а в последнее время чаще обычного, стала обуревать мысль об отречении от царства. Зачастую она становилась такой острой, что лишь осознание того, что столь необычная смена престола может послужить источником волнений и мятежей, удерживало его от немедленного осуществления своего страстного стремления. Он любил Россию и честно старался сделать для нее все, что только было в его силах. Только выяснялось, что любые реформы, любые послабления, равно как и любые строгости, в итоге почему-то всегда давали негативный эффект, и народ роптал. В эти дни в Таганроге еще стал отчего-то сниться Александру древнеримский император Нерон, как будто стоит он ночью посреди пустого дома, облицованного белым мрамором, и вонзает меч себе в сердце. Александр истолковал этот сон как очевидный знак: надо заканчивать царствовать и подумать об успокоении души.

Желая отвлечься от тягостных раздумий, он решил прогуляться по городу. Дойдя до расположения роты Семеновского полка, прибывшей в Таганрог для его охраны, он услышал нескончаемый барабанный бой, сопровождаемый тоненьким жалостливым голоском флейты, и невольно двинулся в сторону звуков, хотя прекрасно знал, что они означают. Пройдя полусотню метров и завернув за угол, он помрачнел при виде экзекуции, проводимой над каким-то солдатом.

Наказание шпицрутенами – зрелище не для слабонервных. Два человека, крепко держа в руках ружейный приклад, полувели-полутащили по узкому проходу между двумя плотными солдатскими шеренгами приговоренного. Руки преступника были привязаны к штыку ружья сопровождающих, так что отпрянуть назад тот никак не мог. Равным образом не мог он и ускорить свое движение. А упасть было равносильно самоубийству – штык и без того упирался в живот.

Осужденный на миг поднял опущенную голову, и император вздрогнул, мгновенно узнав его. То был солдат Струменский, известный всем за необыкновенное сходство с самим Александром: такой же высокий рост, так же сутулился, те же залысины и баки, точно такой же сине-голубой цвет глаз. Только сейчас в них застыл немой крик от нестерпимой боли, рот широко открыт, будто солдат задыхался, а обнаженная спина покрыта сизыми и багровыми рубцами, из-под коих кое-где сочилась кровь.