Книга Дорога китов - Роберт Лоу

Я, уже пьяный от всего увиденного, следом за остальными вошел в нее и словно вплыл в необъятное золотистое сияние ― при свете стольких факелов в светцах слабый фонарь провожатого будто погас.

Стены палаты увешаны богатыми коврами с коростой золотых нитей, а на коврах вышиты картины, которые при мерцающем свете будто оживают. Я не понял ни одной из них ― кроме той, на которой шла охота, ― но у многих из людей на головах были круглые шляпы из золота, и я подумал, что они, должно быть, имеют отношение к Белому Христу.

Даже пол из полированного дерева, казалось, блестел, и я чувствовал, что мои сапоги его оскорбляют.

Тут появился кто-то, кивнул провожатому и улыбнулся учтиво Эйнару, насмешливо мне и под конец, с подчеркнутой вежливостью, ― Иллуги Годи.

Одет в бурую рясу, подпоясанную чистой светлой веревкой, на ногах ― мягкие сандалии. Лицо жесткое, гладкое, чисто выбритое, глаза черные, а каштановые волосы ровно обстрижены по кругу. Свет факела блестит на лысине... Нет, то не лысина, вдруг понимаю я. Это выбритая макушка, и, судя по пробивающейся щетине, ее скоро вновь придется брить.

― Мартин-монах, ― приветствовал его Эйнар, кивнув головой. ― Стало быть, у Брондольва появились новости?

― Наш господин имеет что сообщить, это так, ― ответил Мартин учтиво, потом повернулся к Иллуги Годи. ― Все еще в язычниках, как я вижу, мастер Иллуги? Я уповал, что еще до Пасхи наш Господь соблаговолит совершить другое чудо.

― Другое? ― отозвался Иллуги. ― Стало быть, недавно было чудо?

― Воистину так, ― ответил Мартин почти радостно. ― Мой епископ Поппон убедил Харальда Синезубого в могуществе Бога и Христа, умершего за грехи наши. В доказательство он надел раскаленную докрасна железную рукавицу. Так что теперь Синезубый вошел в стадо овец Божиих и обретет его милосердие.

― Где же Брондольв? ― осведомился Эйнар.

― Он в пути, ― спокойно ответил Мартин. ― Он просил меня оказать вам гостеприимство. Прошу к огню. А это кто?

Эйнар ткнул в меня пальцем и пожал плечами.

― Орм, сын моего кормчего Рерика. Он еще нигде не был и ничего не видел, вот я и решил взять его ― пусть поучится.

― Воистину, ― проговорил Мартин задумчиво, ― я вижу, что ты прозрел Свет и обрел милость Господню.

В замешательстве я вдруг понял, что он смотрит на крест на моей груди и с неприязнью подумал, что монах, видимо, решил, будто я ― последователь Христа.

― Я взял это у человека, которого убил, ― выпалил я.

Эйнар хмыкнул. Мартин, так и не придя к выводу, остроумен я или просто глуп, подвел нас к столу со скамьями, и мы сели.

Именно здесь в первый раз я узнал, что еда может быть столь замечательно разной. Вошли женщины ― все в мягких шлепанцах, так что они производили только самый легкий шум, ― и подали нарезанную рыбу, фаршированную анчоусами и каперсами, устриц, которых мы выковыривали серебряными заостренными палочками, котлеты из баранины, начиненные диким чесноком, ужасно вкусные и тающие во рту, и все это запивалось вином, какого я никогда еще не пробовал.

Еда. До Бирки вся еда была цвета земли ― бурая, желтая или красная ― и имела вкус рыбы, даже мясо, потому как мы кормили скотину рыбными остатками. От зрелища и запахов этого стола у меня сперло дыхание.

И все время Мартин болтал о погоде, о новостях и о том, как неудачно, что Хакона невозможно было возложить на лоно Христово, как полагается, однако, вне всяких сомнений, Господь не обратил внимания на языческие пристрастия его подданных и все равно принял конунга.

Иллуги Годи возмутился, монах ответил, и они пустились в спор, забыв обо мне и об Эйнаре. Я слушал вполуха, как Иллуги пытается объяснить, что ваны ― не то же самое, что асы, это более старые боги и некоторые, как Улль, не очень-то почитаемы.

Эйнар. Я гляжу на него и ловлю его взгляд ― он смотрит на меня, я замечаю, что его дорогой серебряный кубок почти не пригублен. Потом я вижу себя его глазами: защечные мешки набиты бараниной, сок на подбородке ― юнец, обезумевший от совершенно немыслимого чревоугодия.

Я проглотил кусок, протрезвел. Эйнар ухмыльнулся, и я вслед за ним перевел взгляд на спорщиков.

Иллуги что-то с жаром возражал насчет рассказа о епископе Поппоне и раскаленной докрасна рукавице, а Мартин улыбался и отвечал ему любезно.

Вдруг, словно отдернули некую завесу, я увидел все так, как видел Эйнар ― видел с тех пор, как мы пришли: Мартин выжидает. Вино, еда, даже спор ― все это уловки: точно так высматриваешь в поединке, не откроется ли брешь под щитом.

― Где же, ― спрашивает Эйнар, ― Брондольв?

Да швырни он серебряный кубок на полированные половицы, и то не вызвал бы большей тишины. Мартин оглянулся, заморгал и вздохнул.

― Я надеялся, что он будет здесь и скажет вам сам, но, похоже, что-то случилось, ― сказал монах, по-прежнему любезно. ― В обширном мире разное случается, Синезубый тому пример, за всем не уследишь.

― Что было в ящике святого? ― тихо спросил Эйнар.

Мартин пожал плечами. Помолчал, потом ответил:

― Кости. Кое-какие записи, но не то, чего я ожидал. ― Он встал и подошел к маленькому сундуку, открыл его и вынул матерчатую суму, которая тихо звякнула. ― Боюсь, я разочаровал Брондольва, ― продолжал он с кривой улыбкой, исказившей его лицо так, что на миг оно стало уродливой маской. ― Он теперь ищет более... практичные... способы вернуть удачу Бирке, поскольку мои слабые попытки провалились.

― И что это были за слабые попытки? ― спросил Эйнар, подавшись вперед так, что черные волосы обрамили лицо, усилив природную бледность и превратив его глаза в глубоко запавшие бочаги. Мне вспомнился Эйвинд, видевший ворона Одина.

Мартин широко развел руками и улыбнулся.

― Я надеялся обрести великую святыню христианства, ту, которая сделала бы церковь в Бирке местом паломничества для христиан всего мира. Похоже, я ошибся.

― Что это за святыня? ― спросил Иллуги.

Темные бочаги Эйнаровых глаз не отрывались от лица Мартина, и от этого священнику было трудно сохранять улыбку. Тут я понял, что он лжет, и сердце у меня екнуло ― перед глазами стояла огромная гора серебра, клад Атли. В конце концов это может оказаться правдой.

Мартин простер свои тонкопалые руки ― в пятнах, похожих на следы ожогов ― и пожал плечами.

― Это вряд ли имеет значение, Иллуги, ― сказал он спокойно. ― Ты знаешь, как их много. Как и многие другие, эта оказалась подделкой. Ежели взять все костяшки святого Отмунда и собрать их, то увидишь чудо: окажется, что у него было по меньшей мере четыре руки.