Книга "Я" значит "ястреб" - Хелен Макдональд

Все в ястребе нацелено на одно – охотиться и убивать. Вчера выяснилось, что когда я сквозь зубы втягиваю воздух и начинаю пищать, как раненый кролик, все птичьи жилы моментально натягиваются и когти вцепляются в перчатку с жуткой, убийственной силой. Эта хватка убийцы заложена глубоко в птичьем мозгу – реакция организма, которая еще не нашла побудительного толчка, чтобы проявиться в полной мере. Но ее провоцируют и другие звуки: скрип дверных петель, визг тормозов, велосипеды с несмазанными колесами, а на второй день – Джоан Сазерленд, исполняющая по радио арию из оперы. «Ого!» – рассмеялась я вслух. Толчок – опера. Реакция – убить. Но позже эти не к месту проявляющиеся инстинкты перестают быть смешными. После шести часов из коляски за окном послышался негромкий детский плач. И тут же ястреб вонзил когти в мою перчатку, постепенно все сильнее и больнее сжимая мой кулак жесткими спазмами. Убить. Ребенок плачет. Убить. Убить. Убить.

Прошло два дня. Я сижу и прохаживаюсь, сижу и сплю, а птица почти все время у меня на кулаке. Рука болит, и сердце охватывают уныние и усталость. По радио рассказывают о фермерских хозяйствах. Пшеница, бурачник, рапсовое семя. Пленочные теплицы и вишня. Ястреб видится мне попеременно то горбатой жабой[17], то нервным ребенком, то драконом. Дом похож на помойку. У мусорного ведра валяются кусочки сырого мяса. Кофе кончился. Говорить я почти разучилась. Губы бормочут невнятные слова утешения, я пытаюсь убедить птицу, что все хорошо. Она отвечает молчанием или идущим через нос нервным писком. Во время носки ее глаза следят за моими ногами, как будто это не ноги, а два маленьких зверька, вместе с нами передвигающиеся по дому. Ей интересны мухи, летящие по воздуху пылинки, свет, падающий на поверхность предметов. На что она смотрит? О чем думает? Слышится шорох мигательных перепонок, которые закрывают глаза, когда птица моргает, и теперь, когда я вижу эти глаза вблизи, они начинают меня беспокоить. Они похожи на кружки светлой бумаги, прикрепленные по обе стороны головы, и у каждого посередине есть черная дырочка – зрачок, прикрытый прозрачным куполом, словно пузырьком воды. Птица оказалась более странной, чем я думала. И более спокойной, чем, по моим представлениям, вообще может быть птица.

Я нервничаю. Все ли с ней в порядке? Она на удивление смирная. Где то сумасшествие, которое я ожидала? Я сидела с птицей два дня, и не раз вопреки Уайту мне хотелось разорвать ее на части и забить до смерти. Я ждала бушующего торнадо ужаса и дикости, великой и страшной битвы двух душ, а вместо этого с наступлением сумерек, когда запоздалые стрижи, быстро-быстро порхая, поднимаются ввысь и исчезают в небе, я сижу на диване и наблюдаю, как усталая птица погружается в сон. Кончики перьев опускаются и ложатся на мою перчатку. Сначала одно веко, серое, в пушинках, скользит вверх и закрывает глаз, потом другое. Плечи опускаются, голова начинает покачиваться. Кончик блестящего черного клюва тонет в перьях зоба. Глядя на дремлющую птицу в этот вечерний час, я чувствую, как мои глаза тоже закрываются, но когда приходит сон, вижу, что стою посреди остова сгоревшего дома в белом пустом воздухе, чуть сверкающем слюдяным инеем. Вокруг почерневшие балки и стропила. Протягиваю руку. Дотрагиваюсь до обугленного дерева. Оно холодное, покрытое мхом, не такое, как должно быть. У меня внутри поднимается паника. Отказываюсь это принимать. Полное отчаяние. Затем дом рушится, обваливается и накрывает меня. Мы пробуждаемся вместе, я и ястреб. Птица – вздрогнув от испуга, напряженно сжав когти и топорща перья, а я с тошнотворным чувством потери ориентации, которое заставляет меня отчаянно вцепиться взглядом в ястреба, чтобы снова вернуться в мир, где уже нет того пепелища. И вновь меня одолевают все те же мысли. Почему она так много спит? Ястребы спят, если болеют. Наверное, птица больна. Почему сплю я? Тоже заболела? Что с ней происходит? Что происходит со мной?

С ястребом не происходило ничего плохого. Птица не заболела. Она была еще детенышем. И засыпала просто потому, что дети много спят. Я тоже не была больна. Но я осиротела, очень легко поддавалась самовнушению и не понимала, что со мной такое. Многие годы я смеялась над идеей Уайта смотреть на дрессировку ястреба как на обряд посвящения. «Какая напыщенность, – думала я. – И глупость». Потому что все было не так. Я знала, что не так. Я тренировала десятки ястребов и хорошо представляла каждый этап тренировки. Однако этапы-то были понятны, а вот человек, их проходящий, – нет. Я была совершенно разбита. Какая-то часть меня, спрятанная очень глубоко, пыталась восстановиться, и ее символ сидел сейчас на моем кулаке. Птица обладала всем, чего мне недоставало: одинокая, владеющая собой, свободная от печали, бесчувственная к трагедиям человеческой жизни.

Я превращалась в ястреба.

Конечно, я не уменьшилась в размерах и не отрастила перья, как Варт из книги «Меч в камне», которого Мерлин превратил в мелкого сокола – дербника, когда обучал волшебству. В детстве я обожала эту сцену. Перечитывала ее раз сто, потрясенная тем, как пальцы на ногах Варта превращаются в когти и начинают царапать пол, как из кончиков рук вдруг вырастают первостепенные маховые перья – мягкие и голубые. Но все равно я становилась ястребом.

Перемены произошли из-за моего горя, в результате наблюдения за птицей, потому что я перестала быть собой. Первые несколько дней с новым, неприрученным ястребом представляют собой осторожный, задумчивый поведенческий танец. Чтобы решить, когда почесать нос и при этом не травмировать ястреба, когда ходить и когда сидеть, когда отдалиться и когда приблизиться, нужно уметь читать его мысли. Это достигается путем наблюдения за птичьей позой и состоянием перьев. Перья оказываются очень четким барометром ее настроения. Более простые эмоции птицы распознать легко. Если перья прижаты к телу, это значит: «Мне страшно». Если они лежат свободно, значит: «Мне хорошо». Но чем больше наблюдаешь за ястребом, тем больше замечаешь нюансов. И вскоре, сама пребывая в состоянии повышенной настороженности, я уже могла реагировать на мельчайшие изменения в птичьей повадке. Стягивание перышек вокруг клюва и почти незаметное прищуривание означали что-то вроде: «Я счастлива». Особое отсутствующее выражение, на редкость отстраненное и замкнутое, означало: «Хочу спать».

Чтобы тренировать ястреба, вы должны наблюдать за ним с точки зрения ястреба – только тогда начнете понимать его настроение. И научитесь предсказывать, что следует от него ждать. Это шестое чувство опытного дрессировщика животных. И в конце концов вам уже необязательно видеть язык птичьего тела. Вы начинаете сами чувствовать то, что чувствует птица. Замечать, что замечает она. Восприятие ястреба становится вашим собственным. Вы овладеваете тем, что поэт Китс называл качеством хамелеона, способностью «допустить потерю себя и потерю своей рациональности, вверив способность воссоздания себя в иной характер или в иную среду». Такой совершаемый в воображении творческий акт всегда давался мне легко. Слишком легко. Ведь это часть процесса наблюдения, когда забываешь, кто ты есть, и ставишь себя на место того, за кем наблюдаешь. Вот почему девочка, которая в детстве была мной, так любила следить за птицами. Она приказывала себе исчезнуть, а затем, вместе с объектами своего наблюдения, взмывала в небо. То же самое происходило и сейчас. Я перенесла свое сознание в сознание дикой птицы с целью ее приручить, и за дни, что мы провели в затемненной комнате, то, что было во мне человеческого, потихоньку начало исчезать.