Книга Золушка. Жизнь после бала - Татьяна Герцик

– Ты чего? Это комплимент был!

Я придвинулась к нему поближе и сжала кулаки. Наверное, выражение моего лица стало слишком свирепым, потому что он пугливо оглянулся и попросил:

– Только не бей, а то все сразу обо всем догадаются.

Это вмиг охладило мое желание врезать ему промеж глаз. Служить коллегам источником домыслов и сплетен не хотелось. Но и спускать гадости этому охальнику – тоже. Взяв его под ручку, будто мы с ним старые хорошие друзья, я повела его по тротуару к своему дому.

– Слушай, мне не туда! – Лешик попытался воспротивиться, но я была неумолима.

И только отойдя на безопасное расстояние, уверенно пообещала:

– Еще один такой комплимент, Баранов, и ты труп!

Он надулся как девчонка.

– А я-то думал, ты нежная и ласковая. Все тебя Илье нахваливал, думал, что у вас чего получится.

Я сразу замолчала. При чем тут Зайцев? Мы с ним друг на друга никогда виды не имели.

– Вот, страшно стало? – Лешик нехорошо возрадовался. – Вот и подумай хорошенько, прежде чем меня обижать!

Вспомнив занятия по самообороне, на которые я записалась после приставаний отчима и отходила почти десять лет, ловко поставила Баранову подножку и небрежно уронила в сугроб. Наглой мордой вниз.

Он взвыл, и я, наклонившись, ласково сказала:

– Запомни, дружочек, это была милая дружеская шутка! Но если ты мне опять гадости вздумаешь говорить, я с тобой разберусь всерьез.

Лешик был хоть и задиристым, но изрядно трусоватым. Хотя при его субтильности это было вполне оправданным. Поэтому он перевернулся на спину, сплюнул снег, вытер вязаной перчаткой лицо и отчеканил, как рядовой:

– Слушаюсь, товарищ сержант! Будет исполнено, товарищ сержант!

– А почему сержант? – мне не понравилась навязываемое мне звание. – Мне больше капитан нравится.

– А не жирно? – Лешик поднялся и погрозил мне пальцем. – Не доросла еще до капитана!

– Ерунда! – в этом я была твердо убеждена. – Моя одноклассница уже майор, а я только капитана прошу.

– Майор? – обескуражено уточнил Лешик. – Однако, как бабы быстро звания получают! И где она служит?

– Следователь она. Не пьет, не курит, любовниц не содержит. Все проверки проходит достойно. Сам знаешь, как быстро сейчас нормальные женщины карьеру делают.

– Да знаю, что в полиции одни бабы в следователях и дознавателях сидят. Опера еще мужики, но скоро и их на киборгов заменят, точно тебе говорю.

Наш разговор превращался в какой-то фантастический боевик, и я решительно его прекратила, заявив:

– Все, баста, я домой!

На этот раз за рукав меня ухватил он.

– Слушай, Катя, а давай мы в кафе пойдем! Ты такая хорошенькая, когда злишься. Я прямо-таки влюбился уже! Серьезно.

Вот мне только запойного поклонничка и не хватает!

– Слушай, Баранов, – я постаралась скопировать его торопливый говорок, – я ведь не пью. И тебе не дам. Будешь сидеть, чаек попивать и культурно разговаривать, потому что ругаться я тебе тоже не позволю. Ты именно этого хочешь?

И вся любовь у него пропала.

Усмехнувшись, я пошла дальше, но не успела пройти и сотни шагов, как меня окликнул шедший навстречу мужчина.

– Катюша, девочка моя, как я рад тебя видеть!

Анатолий! Тот самый, что, будучи женат на матери, приставал к ее маленькой дочери.

– Как ты похорошела! – он рассматривал меня своими поросячьими глазками, и мне ужасно хотелось его ударить. Почему-то в нос. Может быть, потому что он у него слишком длинный?

– Чего тебе надо, гаденыш? – мне захотелось отплатить ему за все издевательства надо мной той же монетой.

Он обиделся.

– Что ты так? Я же тебя всегда любил.

– Ага, той любовью, что не для детей. Если бы не бабушка, не знаю, что и было бы.

– Да ничего бы не было! – с возмущением заявил он. – Неблагодарная ты, право слово. Я вас с матерью кормил, поил, одевал, а ты…

И тут я его ударила. Под дых, с удовольствием. Кормил он нас, кормилец! Мать работала на двух работах, чтоб этого бугая обеспечить всем необходимым, поскольку работать он не любил, а вот покушать сытно и вкусно, и в шмотке дорогой пощеголять – это да.

Он согнулся пополам и рухнул в снег, хватая ртом воздух. Когда упал, я от всей души пнула его в бок. Знаю, что лежачих не бьют, но не удержалась.

– Это тебе за маленькую девочку, которая боялась тебя, как огня. За все те издевательства, что я терпела по твоей милости.

– Эй, девка, ты чего мужика бьешь? – какая-то сердобольная баба с кошелкой подошла ко мне и попыталась оттолкнуть.

– Извините, но это личное! – заявила я ей категоричным тоном. – И будьте добры, не лезьте не в свое дело.

Та покачала головой.

– Личное так личное, мне-то что. Только сюда патруль полицейский идет. Так что шла бы ты уже дальше. А то ведь загребут.

И я опомнилась. И пошла дальше. Только вот не стыдно мне было совершенно. Наоборот, я подставила лицо холодному ветру, чтоб остудил горящие щеки, и тихонько рассмеялась. Мне очень понравилось выражение боли на лице моего врага. Теперь уже бывшего.

Чувство отмщения было так приятно, что я даже приплясывать начала. Какой у меня сегодня выдался насыщенный вечерок! Никогда не думала, что смогу ударить этого типа, так часто снившегося мне в кошмарных снах, где я была такая слабая и беззащитная. Надеюсь, что после сегодняшнего побоища мне сны с его участием больше сниться не будут.

Позвонила снизу бабушке, быстро пробежала мимо опасной квартиры. Бабушка встретила меня возле дверей, помогла раздеться и сразу спросила:

– Чего ты возбужденная такая?

– А я Тольку сегодня отлупила!

Бабушка сразу поняла, о ком идет речь.

– Молодец! Ты у меня боевая! – вот за что я бабушку просто обожаю, так это за то, что она все понимает правильно.

Мама бы завела волынку о том, что девушке драться неприлично, что это ужасная невоспитанность, и понесла бы всякую выводящую меня из себя муру. Она вообще любит морали читать и делает это крайне занудно. Только вот не слушает ее никто. А бабушке достаточно одно слово сказать, чтоб все всё поняли.

Утром у меня настроение тоже было прекрасное. Ровно до вопроса Любови Николаевны:

– Катя, а за что ты вчера мужика избила?

Я сразу поняла, чьих рук, вернее, языка, это дело. Ну, Лешик, погоди!

– Это личное, Любовь Николаевна. – Постаралась, чтоб это прозвучало как можно суше.

Но нашу отчаянную сплетницу мой тон вовсе не покоробил.