Книга История одиночества - Джон Бойн

— Я поняла, — сказала она, и на секунду показалось, что я разговариваю с принцессой Анной. — Ужасно смешно. А ты забавный.

Я нахмурился, еще не зная, как отнестись к такой характеристике.

— Там есть сицилийская сцена? — спросил я.

— Есть. А почему ты спросил?

— Что-то я про нее слышал.

— Наверное, это эпизод, когда Майкл женится на смазливой сицилийской дурехе и та прям перед камерой раздевается. Обнажает грудь, — серьезным тоном сказала Кэтрин и расхохоталась. — Удивительно, как здешняя цензура это пропустила. Мужики в зале вопили и улюлюкали, грязные скоты. Можно подумать, никогда сисек не видели.

— Понятно. — Я прятал глаза, жалея, что затеял этот разговор.

— А ты какой последний фильм смотрел? — Кэтрин ткнула меня пальцем в бок, и я аж подпрыгнул. Даже не вспомнить, когда последний раз был в кино.

— «101 далматинец», — сказал я. — Перед Рождеством мама водила нас с сестрой в «Адельфи».

Кэтрин опять рассмеялась (похоже, она была смешлива) и шлепнула меня по руке:

— Я серьезно!

— Что — серьезно?

— Какой последний фильм ты смотрел?

— Я же только что сказал.

«Может, она еще и глуховата?» — подумал я, но Кэтрин перестала улыбаться и, внимательно посмотрев на меня, вынула леденец изо рта; серебристая нитка слюны, протянувшаяся от ее нижней губы к вишневому овалу, приковала мой взгляд.

— Извини, я думала, ты шутишь, — сказала Кэтрин. — Значит, «101 далматинец». Ну и как тебе картина?

— Здоровская. Там, понимаешь, куча собак, и одна злая старуха задумала их похитить…

— Да, я знаю сюжет, — перебила Кэтрин. — Как-нибудь сходим в кино вместе. Надо расширять твои горизонты, Одран. Как думаешь, в Дублине покажут «Последнее танго в Париже»? Говорят, здесь его запретили. В Вест-Энде «Танго» идет во всех кинотеатрах. Можем сесть на паром и устроить вылазку.

Казалось, сейчас голова моя лопнет. Я слышал о «Последнем танго в Париже», о нем слышали все. В школе не было парня, который не мечтал бы его посмотреть. Стоило помянуть сперму, как весь класс заходился в истерике.

— Ты покраснел, Одран? — лукаво спросила Кэтрин.

— Вовсе нет, — возразил я. — Просто жарко.

— Верно, по жарище не хочется топать пешком, — согласилась она. — Может, подвезешь?

— Как это? — Я обомлел от ужаса и желания.

— Ну как-как — я пристроюсь сзади и ухвачусь за тебя, чтоб не свалиться. Давай, а то пешком далеко, а денег на автобус нет.

— Ладно. — Я понял, что деваться некуда. Кэтрин Саммерс попросила ее подвезти, и мне оставалось лишь согласиться.

Вдвоем на велике от Гарольдс-Кросс до Чёрчтауна — это что-то, скажу я вам. Я налегал на педали, и майка моя насквозь пропиталась потом. Я боялся представить, каково это моей пассажирке, но она, похоже, не брезговала. Всю дорогу Кэтрин крепко держала меня за пояс, на ухабах вцепляясь еще крепче; когда с холма мы ринулись на Ратфарнем-роуд и я бросил педали, раскинув ноги, точно крылья, она восторженно взвизгнула, а потом уткнулась мне в плечо и засмеялась в самое ухо. Один раз ее сплетенные пальцы коснулись моего голого живота, и я чуть не врезался в дом. Потом мы свернули на Брэмор-роуд и я заметил своего однокашника Стивена Данна, у которого, когда он увидел нас, буквально отвисла челюсть.

— Как дела, Стивен? — не удержавшись, завопил я, и Кэтрин повторила мой выкрик, неумело подражая ирландскому выговору. Стивен, не сводивший глаз с нашего тандема, налетел на фонарный столб и шлепнулся наземь, точно Чарли Чаплин в своих фильмах, и мы с Кэтрин зашлись смехом. Уже возле дома Саммерсов я увидел миссис Рэтли, катившую продуктовую сумку на колесиках. Соседка вперилась в нас, но я отвернулся. Ей-то какое дело? Пускай смотрит сколько влезет.

— Здорово! — Кэтрин соскочила с велосипеда и откинула волосы. — Еще покатаешь?

— Да. Если захочешь.

Она помолчала, беззастенчиво оглядывая меня с головы до ног. Я устыдился своих ребячьих шортов и майки с Дональдом Даком. Выгляжу как сосунок. Но, видно, моя непритязательность чем-то ее привлекла.

— Конечно, захочу, Одран, — улыбаясь, кивнула Кэтрин. — А что такого?

Через день-другой я подметил, что мама меня сторонится. Видимо, миссис Рэтли напела ей о нас с Кэтрин, вот она и расстроилась. Я знал, что новые соседи ей не по нраву. Она не любила тех, кто живет в грехе. Ей не нравились девушки с леденцами во рту, разгуливающие в коротких юбках и кедах. И она не питала любви к англичанам, которые, по ее словам, отвернулись от папы, позволив старому жирному королю жениться на уличной девке[18]. В моем случае мама не могла прямо спросить о Кэтрин Саммерс — этим она признала бы, что ей известно о нашем знакомстве. Она предпочла сформулировать вопрос иначе:

— У тебя все в порядке, Одран?

Я кивнул: спасибо, все прекрасно.

— Как учеба?

— Хорошо.

— Тебя что-нибудь беспокоит?

— Мировая нищета. Голодающие страны. Атомные бомбы.

Мама нахмурилась и покачала головой:

— Не пытайся острить, Одран. Чрезвычайно гадкая черта.

Мне это было безразлично, поскольку вовсе не ей я хотел понравиться.

Совсем не безразлично мне стало в четверг через две недели, когда мама работала во вторую смену, длившуюся с полудня до девяти вечера. В нашем саду Кэтрин раскинулась в шезлонге: голые ноги с ярко-красными ногтями, запрокинутое лицо, молившее солнце о капельке загара, неизменный леденец во рту. Я был одет впечатляюще: джинсы из универмага на Талбот-стрит, унесшие почти все содержимое копилки, и футболка с «битлами», поскольку Кэтрин уже поведала, что в двадцать один год выйдет за Джорджа Харрисона — «самого красивого мужчину на свете, да еще тонкой души человека, хотя при такой-то внешности это совсем не важно».

— Тебе никогда не хотелось жить в теплом климате? — спросила она. — Я думала, в Лондоне паршиво, но здесь еще хуже. Хорошо бы жить в Испании.

— Ты осторожнее с этими испанцами, — предостерег я. — Шэрон Фарр — наглядный пример.

— Кто это?

Я поведал ей всю историю, не краснея и не пугаясь дерзких слов. Две последние недели я очень старался выглядеть старше, чем себя ощущал.

— Вот шалава, — выслушав меня, сказала Кэтрин. — Наверняка мужик был роскошный. Они все такие.

— Кто?

— Испанцы. Мигели, Хуаны и прочие. — Кэтрин помолчала и добавила, медленно перекатывая слоги: — Иг-на-сио.