Книга Тайный искуситель - Тина Сент-Джон

Восторг Гриффина выдавали торопливые, зачастую неуклюжие росчерки его пера. Рожденный для войны и выросший в доме далеко от Монтборна, единственный брат Себастьяна не умел читать и писать до тех пор, пока в его жизни не появилась Изабель. Она была милой леди и терпеливым учителем — богатая невеста, которая должна была стать женой Себастьяна, если бы не вмешалась судьба, отдавшая ее вместо него Гриффину.

Себастьян не завидовал их союзу, поскольку тот был по любви, и забыл прежние годы, когда по решению короля был обручен с Изабель.

Он дочитал письмо, улыбнувшись, когда дошел до места, когда Гриффин, вероятно, уже устал и передал перо Изабель. Ее голос тоже звучал среди строк, легкий и приятный, она спрашивала, где он был, какие экзотические края видел. Она просила его не беспокоиться о делах дома, заверив, что все у них хорошо, и закончила письмо благословением и пожеланием счастливого пути, поскольку они все молятся о его скорейшем возвращении.

Себастьян сильно задержался с ответом. Письмо пришло перед ночной атакой ассасина в лагере, и у него не было желания писать, пока он, раненный, лежал в кровати. Он вообще не был уверен, что поправится, и не хотел их волновать. Он думал, что теперь, когда худшее позади, лучше дать им знать, что он получил их письмо, находясь в добром здравии.

Он взял писчее перо и чистый лист пергамента, открыл чернильницу и погрузил в нее заточенный кончик пера. Он начал письмо с поздравлений Изабель, родившей ему нового племянника, и шуток о том, что Гриффин чересчур фанатично взялся за выполнение своего долга по продолжению рода. Он спросил о здоровье своей престарелой матери, леди Джоанны, после чего стал описывать свои последние дни в Ашкелоне: удивительные места, в которых он побывал, и что видел, например, песчаную бурю, которая несколько недель назад пришла из пустыни, окрасив небо в кроваво-красный цвет.

Он писал об обычных вещах, избегая упоминаний об ассасинах и многих других опасностях, которые таила в себе эта странная, чужеродная земля. Он размышлял над листком, позволив мыслям свободно парить, и внезапно застыл и уставился в полном ошеломлении. Он смотрел туда, где осталось перо, кончик которого упирался в конец фразы, которую он никак не собирался писать:

Я встретил самую поразительную женщину…

Он долго не мог отвести взгляд от этих смущающих слов, после чего выругался и разорвал письмо пополам.

Глава десятая

Себастьян провел бессонную ночь на кровати своих покоев, и его разум был слишком взбаламучен, чтобы позволить ему провести в покое больше часа за раз. Редкие моменты драгоценного сна без сновидений то и дело прерывались образом тонкой и острой стали, острием кинжала, пронзающего призрачный мрак сна, как молния пронзает безлунное ночное небо, выпуская на волю реку крови, которая заливала его самого и все вокруг. Ему снилась смерть — не его смерть, о чем с уверенностью говорили чувства, — но, распахнув глаза, он понял, что разметался на перине и все его тело покрыто холодным потом.

В Ашкелоне почти рассвело. Вскоре муэдзин взберется на минарет городской мечети, и его переливчатый заунывный голос призовет верующих на утреннюю молитву, возвещая об утре, как петухи возвещали рассвет у него дома, в Англии. Настала пятница, мусульманский Шаббат, святой день, в который город заполонят люди, пришедшие на молитву — полуденную джуму. Ворота поддадутся от напора пришлых селян, улицы и публичные купальни будут забиты людьми до предела.

Себастьян никогда не придавал особого значения еженедельному наплыву людей, но теперь, когда в его голове пульсировало плохое предчувствие, он познал весь ужас этого дня, когда смерть могла последовать за любым из верующих. В качестве меры предосторожности он решил поставить дополнительную охрану у ворот, хоть и знал, что не стоит рассчитывать на то, что солдаты обыщут каждый угол на пути к мечети. Возможно, сегодня ему самому придется выйти на пост.

Решившись на это, он сбросил спутанные простыни, которые обвились вокруг его ног, и опустил ступни на пол. Его брэ[2] свисали с дивана у кровати. Он натянул их, завязал на бедрах и решил, что свободной ткани кальсон вполне хватит на то, чтобы прикрыть его наготу на коротком пути до дворцовой купальни.

Сарацины и их культура были во многом достойны восхищения, но Себастьян знал, что больше всего после отъезда из Палестины ему будет не хватать утреннего ритуала омовения. Совершенно не похожего на редкие случайные прыжки в ледяную реку и тесную бочку едва теплой воды, что считалось ванной в промозглых замках Англии. Здесь купание было почти что формой искусства, и к нему относились почти так же благоговейно, как и к пяти ежедневным молитвам мусульман. Здесь купание должно было приносить наслаждение, купались здесь в больших комнатах, выложенных плиткой, под сводчатыми потолками, в изысканных бассейнах с фонтанами чистой воды и бурлящими источниками.

Этим утром в купальнях дворца Ашкелона не было никого, кроме Себастьяна, лишь немногие рыцари Христа позволяли себе насладиться купанием, которое церковь клеймила как гедонизм и неодобрительно косилась на его приверженцев. Господь свидетель, большинству аскетов не помешало бы хорошенько помыться, но сегодня Себастьян радовался, что купальни принадлежат ему одному.

Он снял полотенце из шкафчика у входа и взял его с собой к бассейну для омовений. Раздевшись и оставив полотенце и брэ на скамье, которая элегантно огибала край бассейна, Себастьян спустился в теплую ароматную воду и погрузился в нее с головой. Затем намылил голову и тело бруском сандалового мыла и нырнул, чтобы ополоснуться.

Бассейн был слишком мал для плавания, но в нем можно было вытянуть руки и ноги и насладиться теплой водой, расслаблявшей уставшие мышцы и приятно касавшейся заживающей раны на боку. Он вынырнул на поверхность и с легким сожалением заставил себя выйти из воды. Освеженный, мокрый, Себастьян выпрямился и потянулся за полотенцем.

И в этот момент ощутил легкое движение воздуха за спиной.

Обернув бедра полотенцем, он оглянулся, ожидая увидеть Абдула или тех двоих, что иногда разделяли с ним утренний ритуал омовения, сидя в густом пару от источника и обмениваясь историями о доме и семьях с легкостью и дружелюбием, которые редко встречались среди враждующих народов. Но в арке крытого алькова, отделявшего купальню от коридора, стоял не Абдул.

Там была Захира.

Она была одета в простую утреннюю одежду и вуаль, в руках ее было свернутое белое полотенце и маленькое ведерко с банными принадлежностями. Себастьян встретил ее изумленный до онемения взгляд и не стал отводить глаза. Он стоял неподвижно, как гранит, и ощущал каждую каплю воды, стекавшую по его обнаженным рукам, ногам и торсу на плиточный пол купальни. Каждый мускул был напряжен от внимания и внезапного всепоглощающего голода. Он не позволял себе двигаться, опасаясь желания пересечь комнату и оказаться рядом с ней — он знал, что поддастся импульсу, стоит лишь сделать первый шаг.