Книга Леопард в изгнании - Андрэ Нортон

На самом деле Сара вообще терпеть не могла делать что бы то ни было при свечах. Чем больше был дом, тем мрачнее он казался после захода солнца. Весной она посещала лекции в Королевском обществе, в которых рассказывали, что в будущем улицы и дома станут освещаться горящим газом, но Саре резкое бело-голубое свечение и шипение горелки, которую демонстрировали на лекции, показались еще хуже пламени свечей. Ужасная перспектива!

Ей пришлось проявить больше твердости, чем хотелось бы, но в конце концов она сумела вырваться от Нойли и поспешила вниз по лестнице в свой личный кабинет.

Получив во владение дом своего двойника, она велела убрать тяжелую резную мебель, которую любила другая Сара, и снять тяжелые бархатные шторы. Сейчас просторная комната с высоким потолком и стенами бледно-желтого цвета была залита светом, а из мебели остались лишь письменный стол в стиле шинуазри,[28]изящный золоченый стул и длинный диванчик-рекамье, обитый коричневым бархатом, приглашающе расположившийся у камина.

Плотно закрыв дверь в свое убежище, Сара для надежности несколько раз повернула ключ. Полуденное солнце заливало комнату, и герцогиня с облегчением сделала несколько глубоких вдохов, чтобы расслабиться. Эти несносные требования этикета иногда так раздражают! Она была не изнеженной аристократкой, а американкой, свободной от корон и тронов…

«Но если это — клетка, то очень уютная. И я любима», — напомнила себе Сара. Она переживет разлуку с родиной — в конце концов, ее соотечественники тоже оставляли свои дома и строили себе новые в странной, чужой земле. Она тоже сможет.

Сара села за стол и, слегка нахмурившись, взглянула на стопку разноцветной бумаги, сложенную рядом с неоконченным письмом к бабке. Конечно, это слуги принесли почту. Переписка герцогини Уэссекской была весьма обширна — Сара любила писать письма почти так же, как и получать их. Сара просмотрела письма, надеясь найти весточку от мужа, но только два были с оплаченной доставкой, как полагалось у высшей английской знати, и ни одно из них не было написано рукой Руперта. Она отложила их, намереваясь прочесть позднее, и взялась за остальные. На трех письмах печати отсутствовали. Два оказались приглашениями от местных семей на праздник. Но третье — нет.

Оно было написано на грубой запятнанной бумаге, которую можно найти на придорожном постоялом дворе, дважды сложено, перевязано и запечатано желтым свечным воском. Но ровный почерк выглядел явно аристократическим.

Сара схватила перочинный ножичек и перерезала веревку. Выведенные на грубой бумаге плохими чернилами строчки шли ровно и читались без труда, словно автор не мог позволить себе, чтобы письмо оказалось неразборчивым. Судя по дате, его отослали два месяца назад и…

«Из Балтимора! Кто-то пишет мне из дому!»

«Дражайшая Сара», — так начиналось письмо.

«Как бы я хотела вернуться домой».

Стыдливо осознав, что ни любовь, ни долг не могут окончательно подавить такой неуместной сейчас тяги к дому, леди Мириэль задумчиво улыбнулась, прежде чем вернуться к письму. Если бы это оказалось ее единственной проблемой! Маленькая комнатка в мансарде была самым убогим помещением в доме, который и сам-то был отнюдь не лучшим из тех, которые можно было отыскать, но зато хозяйка не задавала вопросов молодому учителю и его жене, и Луи решил, что здесь они будут в большей безопасности, чем в более богатых апартаментах.

Почти два года Мириэль с мужем с величайшей осторожностью добирались сюда — из Франции в Англию, из Англии в Ирландию, из Ирландии в Португалию, чтобы сбить преследователей со следа. Затем в Хай-Бразил в Новом Свете и сюда, к северу от Балтимора. Деньги беглецов таяли все стремительнее.

В Балтиморе в апреле стояла почти тропическая жара,[29]и тонкое шерстяное платье Мириэль прилипало к коже, волосы выбились из гладкой прически, и непослушные пряди падали на лоб и шею. От высокой влажности бумага становилась рыхлой и сырой, и писать на ней было трудно. Несмотря на ненастный день, Мириэль открыла оба окна своей маленькой комнатки, и жаркий ветер принес ей запах моря, заставив вспомнить о доме. Но даже море здесь было не таким, как дома, в Корнуолле. В морской запах привносились ароматы дыма и речной тины.

Мириэль грустно осмотрелась. Она выросла в обстановке, приличествующей особе королевских кровей, большую часть жизни провела словно заложница, потому стала слишком изнеженной. Прежде чем тайно сбежать с Луи, она даже и не подозревала о существовании таких убогих комнатушек и никогда бы не поверила в то, что ей доведется в такой жить. Потолок мансардной комнатушки был резко покатым — и у окна даже Мириэль, отнюдь не великанша, не могла стоять в полный рост. Вместо этого ей приходилось, скорчившись, устраиваться за обшарпанным столиком. Свет проникал в комнату через два щелеобразных окошечка, затянутых промасленной бумагой. Хотя изгнание и приучило ее к осторожности, Мириэль порой пыталась вернуть свою беззаботность, поскольку постоянная осмотрительность была невыносима для нее, как и нищенское существование. Дома она не позволила бы жить так даже слугам.

«А ведь я и сама могу стать служанкой, а то и кем похуже. Кто знает, получит ли это письмо Сара? Она моя единственная надежда, но когда все сказано и сделано, надежды остается мало».

Воздух в комнате был влажным и спертым, а открытые окна, казалось, пропускали лишь зной, а не свежий воздух. Наверное, стоило сесть за письмо ночью, приносящей хоть какой-то намек на прохладу, но Мириэль не хотела тратить последние гроши на свечи, а плата за отправку этого письма в Англию и так съест половину оставшихся денег — все, что ей еще принадлежало в этом мире. Скоро придется самой зарабатывать на жизнь — ей, дочери титулованного графа, воспитанной лишь для того, чтобы стать украшением какого-нибудь высокородного мужа!

«Но я больше чем просто украшение — Луи научил меня этому. И Сара меня не бросит. Она поклялась мне в вечной дружбе, и она, и ее герцог, и я так боюсь, что те мерзавцы, которые захватили моего Луи, что-нибудь с ним сделают… Нет. Нельзя отчаиваться! Дева Пресвятая поможет мне, если я осталась без друзей. Я знаю, что она поможет мне».

Семья Мириэль, как и королевский род Франции, следовала Старой религии,[30]и население Мэриленда исповедовало преимущественно католицизм. Еще с мрачных времен протестантского правления Карла Третьего те приверженцы Старой религии, что были недовольны жизнью в Англии из-за ограничений, что наложил на их единоверцев Кромвель, нашли здесь новую родину, в которой им никто не мешал служить Богу так, как они хотели. Если бы обстоятельства ее нынешней жизни не зависели так сильно от политики, Мириэль уже давно пошла бы к приходскому священнику просить о помощи. Но она не осмеливалась. Любой из здешних жителей мог оказаться ее другом — или врагом — по самым возвышенным причинам.