Книга Флагман в изгнании - Дэвид Марк Вебер

Роберт Пьер заглянул под поверхность. Он увидел неизбежный исход, попытался его остановить и не сумел. Он попал в ловушку – будто слепой канатоходец, которому приходится бежать по проволоке, жонглируя дюжиной гранат. Он управлял машиной, но и она цепко держала его в своих челюстях.

Пьер отвернулся от окна и пошел к столу, продолжая перебирать в уме оставшиеся у него возможности.

По крайней мере, он добился того, чего не сумели добиться Законодатели, сказал он себе с горечью. Он пробудил низшие классы от апатичного сна, но проснулись они невежественными. Слишком долго они были трутнями. Их научили, что так и должно быть, и ярость их была направлена не на уничтожение старой системы и строительство новой, а на наказание тех, кто «предал» их, лишив «законных экономических прав».

Возможно, он сам был виноват в этом, потому что схватился за знакомые лозунги, когда оседлал громадного голодного зверя – Народную Республику. Он использовал выгодные и привычные пути ради выживания, использовал риторику людей вроде Корделии Рэнсом. Этот язык толпа хорошо понимала, а он боялся толпы. Он не мог скрыть этого от самого себя. Хоть он и презирал тех, кто довел ситуацию до нынешнего состояния, Пьер тоже боялся. Боялся неудачи. Боялся признаться толпе, что быстрых решений проблемы нет. Боялся, что этот зверь развернется и пожрет его самого.

Он ведь собирался провести настоящие реформы, устало вспомнил Пьер. Правда собирался. Но толпа хотела быстрых решений и простых ответов, и ей было все равно, что на самом деле мир устроен не так. Хуже того, толпа попробовала крови и обнаружила, как приятно уничтожать врагов. Она смутно начала понимать свою огромную дремлющую мощь. Толпа напоминала подростка со склонностью к убийству, управляемого порывами, которые ему самому не ясны, лишенного самодисциплины, которая могла бы обуздать эти порывы. Был только один способ не стать жертвой толпы – предложить ей другие жертвы.

Так он и сделал. Он указал на Законодателей – вот предатели, разжиревшие на богатствах, которые должны были пойти на пособия. Он заклеймил их как воров и взяточников, а богатство семей Законодателей позволяло ему сделать это – они и правда украли огромные состояния. Но он не сказал толпе – а она не хотела этого слышать, – что все богатства Законодателей составляли лишь каплю долгов Хевена. Конфискация их имущества дала временное облегчение, иллюзию улучшения дел, но на большее средств не осталось. Тогда он отдал толпе самих Законодателей. Он натравил на них подчиненное Оскару Сен-Жюсту новое Бюро государственной безопасности. «Народные суды» осуждали на смерть семью за семьей – по обвинению в предательстве и преступлении против народа. И во время всех этих казней он выяснил, что кровопролитие ведет за собой только новое кровопролитие. Вера в законность права на месть «предателям» только подогревала лихорадку толпы, и когда очередная порция жертв заканчивалась, требовались новые.

И когда Пьер понял, что не сможет выполнить даже самые малые обещания реформ, с которыми пришел к власти, он осознал, что рано или поздно, не сумев стать для толпы спасителем, он тоже падет ее жертвой – если только не отыщет, кого бы еще обвинить. И тогда в отчаянии он обратился к Корделии Рэнсом, третьему члену триумвирата, правившего теперь Республикой.

В этом триумвирате Пьеру принадлежало безоговорочное главенство. Он принял меры, чтобы такое положение сохранялось незыблемым, и довел это до сведения своих соратников, но они все-таки были ему нужны. Рэнсом нужна в качестве талантливого пропагандиста нового режима… а Сен-Жюст – для контроля не только за силами безопасности, но за самой Рэнсом. Иногда золотоволосая голубоглазая секретарь Комитета по открытой информации пугала Пьера куда сильнее, чем разбушевавшаяся толпа.

Блестящим умом она не отличалась, но ее сообразительность и железные нервы в сочетании с врожденным талантом к интригам сделали ее помощь в организации переворота бесценной. Но демагогом она была абсолютно безжалостным и по-настоящему наслаждалась кровопролитием, будто это был наркотик. Доказательство ее власти. Что-то темное и ненасытное в ней стремилось к разрушению ради разрушения, как бы она ни прикрывала это риторикой о «реформах», «правах» и «служении народу».

Но при всем своем страхе перед ней Пьеру пришлось позвать ее на помощь, чтобы хоть как-то взять толпу под контроль. Даже она не могла успокоить массы – если вообще когда-нибудь пыталась, – но она говорила на языке толпы и понимала необходимость опережать стихийные порывы. Оставаться во главе, предвидя очередную вспышку ярости. Поэтому она ухитрялась переводить бешенство толпы на внешние цели.

Законодатели были врагами народа, ячейкой конспираторов. Они украли то, что принадлежало народу, и растратили эти богатства на империалистические войны во имя собственного возвеличивания. Не важно, что эти войны велись для поддержки разрушающейся экономики и сохранения паразитического образа жизни безработных. Не имеет значения, что, втянувшись в водоворот экспансии, выйти из него невозможно. Толпа не хотела об этом знать, и Корделия им этого не говорила.

Вместо этого она предложила то, что толпа действительно хотела слышать. В сляпанных на скорую руку объяснениях так часто не сходились концы с концами, что Пьер удивлялся, как в это вообще мог кто-нибудь поверить, но она скормила эту лапшу массам, убедив их в своей правоте. Пролы страстно хотели не чувствовать себя простыми паразитами, но верить, что по законам Бога и природы им положены всяческие права. А отсюда родилась вера в существование обширного заговора, ставившего целью лишить их этих прав. Корделия понимала, что толпе хочется быть жертвой, которую все время стараются погубить враги. И никому не хочется признавать, что такая удобная система не работает.

Она дала им этих врагов.

Конечно, народ хотел мира, он желал, чтобы его оставили в покое и дали насладиться благосостоянием, которое принадлежит ему по праву, – разве мир и благосостояние не являются естественным состоянием человечества? Но предатели, лишившие их того, что им причиталось, втянули их в войну, от которой народ не мог укрыться. В конце концов, это ведь мантикорский Альянс напал на них – разве не так представил дело Комитет по открытой информации? Не важно, что нападение хищного Альянса никак не сочеталось с тезисом о Законодателях – поджигателях войны. Альянс был частью всемирного ордена продажных империалистов-милитаристов. Его члены были всего лишь марионетками, управляемыми Королевством Мантикора, которое стремилось уничтожить Республику, поскольку осознавало изначальную природную враждебность между собой и народом. Мантикора даже не была республикой! Это была монархия, которой управляли королева и разнузданная аристократия, и они даже не прикидывались, что признают права Народной Республики. Они нарушали право граждан Республики на благосостояние, себялюбиво копя свои огромные богатства для нужд наследственной аристократии. Уже одно это делало их смертельным врагом народа. К тому же они прекрасно понимали, что произойдет, если их собственный народ осознает свое угнетенное положение. Неудивительно, что Мантикора напала на Хевен; им просто необходимо было с корнем уничтожить Народную Республику, пока рост требований их народа не привел к разрушению королевства.