Книга Прайс на прекрасного принца - Людмила Ситникова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Не выдержав подобных речей от ребенка, Наташка пулей выбежала из кухни.
– Что с ней?
Пришлось буквально на пальцах объяснять Лизавете, что, прежде чем что-то сказать, необходимо сто раз подумать.
Пообещав впредь тщательно обдумывать свои слова, Лизавета изъявила желание поиграть с кошками.
– Да-а, – прогудела Розалия, как только девочка выбежала их кухни, – хорошенькое времечко нас ждет!
Ночью Катка проснулась от тихого голоса Лизы.
– Кат… Ката… – шептала Волкова.
– А… Что такое? Лиза, почему ты не спишь?
– Мне страшно.
– Включи ночник.
– Все равно страшно. У меня с детства боязнь чужих гостиных. Меня даже врачу показывали. Он сказал, я страдаю… этой… гостинофобийной боязнью. Кат, можно с тобой лечь?
Копейкина посмотрела на часы. Три пятнадцать.
– Неси свою подушку и одеяло.
Просияв, Лизка молнией метнулась в гостиную.
Вернувшись, она с комфортом расположилась на просторной кровати и мечтательно произнесла:
– Хорошо, что завтра суббота. В школу не надо. Может, съездим в кафе?
– Лиз, может, ты будешь спать? У меня глаза слипаются.
Лизка зевнула.
– Тогда спи. Хочешь, расскажу историю, чтобы тебе лучше спалось? Мамка утверждает, что у меня успокаивающий голос. Под него удобно засыпать.
– Рассказывай, – пробормотала Копейкина, отбывая в царство Морфея.
Кто ж знал, что Лизке взбредет в голову пересказывать фильм ужасов! Катарина-то понадеялась, что Лизавету от ее же рассказа разморит, и девчонка благополучно уснет… Ан нет! Пересказав половину фильма, Лизок заголосила:
– Ведьма! Она ведьма! Стреляй ей в голову!
Копейкина подскочила, словно кузнечик на сковородке.
Не обращая внимания на перекошенное страхом Каткино лицо, Лиза предупредила:
– А сейчас слушай внимательно, начнется самое интересное.
И интересное действительно началось. На крики «Ведьма!» в спальню вбежали Розалия Станиславовна и Натка. Свекровь впопыхах надела парик задом наперед, отчего очень смахивала на упомянутую ведьму.
Катарина завизжала. Лиза юркнула под одеяло.
Выяснив, что перед ней все же не ведьма, а родная свекровь, Копейкина схватилась за сердце:
– У меня будет приступ. Честное слово, я не переживу эту ночь!
– Мне продолжать рассказывать фильм? – подала голос Лизка.
– Я тебя умоляю, прошу, засыпай! Завтра мы поедем в кафе, ресторан, куда захочешь, только спи.
Услышав от Розалии много интересных слов, Волкова-младшая клятвенно пообещала не открывать рот до самого утра.
Впрочем, клятва была нарушена уже через десять минут.
– Ка-а-та-а… Ка-а-ат… Катарина! Ты заснула?
Пожалуй, единственный раз в жизни Катка порадовалась, что у нее нет собственных деток.
– Что опять?
– Я хочу пить. Принеси водички.
– Вода в кухне, в графине.
– Принеси.
– Ты не маленькая. Сходи сама.
– Боюсь.
– Кого?
– У меня страх чужих кухонь. Очень редкий страх. Называется кухняфобия.
Чертыхаясь про себя, Копейкина поплелась в кухню. Протянув Лизке стакан, она зло прошипела:
– Теперь все?
– Ага.
– Ты наконец уснешь?
– Угу.
Как только коварная дрема забрала Катку в свои хлипкие объятья, над самым ее ухом раздалось:
– Катариночка. Катусик, дело есть. Эй, Катамаранчик!
Открыв покрасневшие глаза, Катка поняла – этой ночью ей уже не суждено насладиться сновиденьями.
Специально не реагируя на зов Лизки, Копейкина гадала, до каких пор Волкова будет коверкать ее имя? А у Лизаветы была богатая фантазия, посему, лежа на спине, она продолжала шептать:
– Катаклизма, проснись.
Потом:
– Катамон, открой на секунду глаза.
Чуть позже:
– Катарок, ну у меня действительно важное дело!
Сдалась Копейкина, когда Лиза назвала ее Катарактой.
Улыбаясь самой кретинской улыбочкой, Ката повернула голову и, едва сдерживаясь, процедила:
– Я тебя слушаю, мой ангел.
– Кат, я писать хочу. Проводи меня до санузла.
– Что?!
– Составь, говорю, компанию до дамской комнаты. Сил нет терпеть, в сортирчик мне надо. Одна боюсь, у меня боязнь чужих туалетов. Тубзикофобия называется. Слышала о такой?
Издав пронзительный стон, Копейкина вспомнила Инну и Петра. Они у нее попляшут, она им еще устроит! Век не забудут!
Каждая девушка любит заниматься своей внешностью. И Альбина в этом случае не являлась исключением. Порой казалось: имей Биночка больше свободного времени, она часами простаивала бы у зеркала, пристально рассматривая свое пухлое личико.
Черты лица Бины были далеки от идеала, но тем не менее сама девушка причисляла себя к первым красавицам.
Сейчас, вместо того чтобы воевать с пылью, Альбина сидела на кровати, сконцентрировав взгляд на маникюре.
Когда дверь открылась и в спальне для прислуги появилась Лидия Серафимовна, Бина даже не повела бровью.
– Дочь, – властным тоном сказала Лида, – сколько можно возиться с ногтями?
– Мам, все в порядке. Лак уже почти высох, через пять минут я выйду.
– Бина! Ты выйдешь не через пять минут, а немедленно!
– Ты опять?
– Не опять, а снова. Янка на меня накричала, в гостиной, куда ни глянь, всюду пыль. Ты забываешь о своих прямых обязанностях.
Альбина скривилась. Обязанности… Господи, как она их ненавидела. Быть прислугой – это так унизительно. Постоянно все, кому не лень, тебя оскорбляют, заставляют что-то делать, торопят, упрекают… Ух!
Но винить кого-то в том, что она – прислуга, Биночка не имела права. Она сама выбрала для себя эту стезю. После окончания школы Лидия и престарелый Альберт Осипович в один голос твердили, что девушке жизненно необходимо продолжать учебу. Биночка стояла на своем. Она не собирается больше сидеть за партой, выслушивая нудные и до коликов в желудке скучные речи учителей. Ей надоело учиться. Она наконец хочет жить спокойной, тихой жизнью, в которой нет места педагогам, учебникам и домашним заданиям. Изъявив желание работать у Германовых прислугой, Альбина обрекла себя на вечную тоску. Тосковала девушка двадцать четыре часа в сутки. Ее одолевала тоска, когда она вытирала пыль, прогуливалась по саду, ела, принимала ванну… И даже сейчас, глядя на свои ногти и чувствуя спиной гневный взгляд матери, Биночка находилась в компании привычной тоски.
