Книга Я намерен хорошо провести этот вечер - Александр Снегирев

– Красиво!

Не успел я ответить, как он уже спешился и принялся торговаться с усачом. Заполучив десятикилограммовое чудовище, он повесил пакет на руль, и мы медленно покатили в каштановую рощу.

Оказавшись посреди стволов и под сенью крон, Женька вынул арбуз из пакета, бросил велосипед на траву и стал выбирать дерево.

– Давай об это, – предложил я стройный каштан.

Женька отказался.

– Смотри, какой крепкий. – Я потрогал другой шершавый ствол.

Мы ходили среди деревьев, и я то и дело говорил: «Может, вот это?» – а Женька молча отказывался. Он вообще всегда сам принимал решения. И вот, выбрав ничем не отличающееся от других дерево, он разбежался и метнул арбуз что есть мочи. Раздался хруст – брызнула мякоть.

Женька задумчиво поднял кусок покрупнее, откусил, выплюнул косточки:

– Вкусный, попробуй.

Алые ручейки стекали по его подбородку.

* * *

Мы пошли на второй круг вдоль берегов пруда. В парке никого не было, февральская ночь загнала людей в дома.

– Как его «Швинн» поживает?

– Продал, чтобы от армии откупиться, но его все равно загребли.

– Ты же говоришь, он на стройрынке!

– За старый велик много не получишь. Но дело не в этом. Когда его доставили в часть и сделали анализ крови… короче, у него гепатит. Выгнали его из армии. Как забрали из дома в шортах и тапках, так обратно через два дня и привезли.

Никогда не слышал, чтобы призывника выгнали из российской армии. От такой новости даже настроение улучшилось.

– А я долго болел… – неожиданно сменил он тему. – Что-то накатило… на людей стал кидаться… приступы немотивированной агрессии… в общем, провел несколько месяцев в клинике, и алкоголь запретили.

* * *

Когда нам исполнилось семнадцать и федеральные войска взяли под контроль Грозный, мы втроем посещали концерты в Московской консерватории. Мать моего спутника по прогулке вокруг пруда решила тогда отвлечь сына от университетских пьянок и устроила нам постоянный пропуск в консерваторию. Разу– меется, мое и Женькино воспитание ее не волновало, но без нас ее сынок ни в какую консерваторию не пошел бы.

В то время он никогда не расставался со своим рюкзачком, в котором позвякивала пара бутылок клюквенной настойки и три серебряные рюмочки с чернеными силуэтами заводов и тракторов. Это был подарок его деду-министру от рабочих Уралмаша или чего-то подобного. У них вся дача была завалена барахлом с выгравированными дарственными надписями. Кусок рельса от московских метростроевцев, кусок угля от шахтеров Кузбасса, кусок еще чего-нибудь от комсомольцев Кубани. Спасибо, рабочие уральского завода додумались рюмки подарить, из них хоть пить можно. А рельс на что? Разве что пришибить одного из этих метростроевцев.

Обыкновенно, войдя в консерваторию, мы первым делом шли в туалет, запирались втроем в кабинке и выпивали залпом одну бутылку клюковки из горла, а вторую – разливая по рюмочкам. Повеселев, мы вываливались из кабинки, к заметному удивлению интеллигентных мужчин, моющих руки и начесывающих серые прядочки на лысины. Под дребезжание третьего звонка мы шли в зал, где к тому моменту воцарялась трепетная тишина. Очень скоро с Женькиной подачи вместо клюковки мы принялись курить запрещенные к производству и распространению смеси. Не могу сказать, что мне особенно нравилось, но ведь не все в жизни должно нравиться. Клюковку мы, впрочем, не бросили. Разлив ее по рюмочкам, мы выпивали по одной, делали затяжку, запивали клюковкой уже из горлышка и, умиротворенные, отправлялись внимать прекрасному. К сожалению, на концерт мы часто не попадали, а, поплутав под сводами старинных коридоров, выкатывались на улицу, где рассматривали студенток с большими и не очень музыкальными футлярами.

Впрочем, бывали и исключения, и мы оказывались в зале на своих местах. Однажды, употребив оба зелья, мы заблудились в коридорах и неожиданно угодили прямо в зал. Стояла тишина, какая бывает в те единственные мгновения, когда дама, объявляющая произведение, уже ушла со сцены, а музыканты еще не заиграли. Места у нас, разумеется, были в первом ряду.

Быстро оценив ситуацию, я решил, что в такой торжественный момент необходимо срочно освежить дыхание. Ощупав карманы, обнаружил в правом заветную коробочку. В то время я был помешан на мятных драже «Тик-так». Остались ли в коробочке драже, я не знал. Накануне, стоя на Поклонной горе, откуда Наполеон обозревал Москву, ожидая, что ему принесут ключи от города, мы выпили бутылку водки. Из закуски был только мой «Тик-так». Хоть коробочка и была прозрачной, глаза в тот момент показались мне не самым надежным инструментом, я предпочел уши. «Все-таки консерватория, не картинная галерея», – подумал я. Поднеся коробочку к уху, я тряхнул ее. Тишина отозвалась сухим перестуком.

Благодаря знаменитой акустике перестук достиг самых пыльных уголков зала. Сковырнув крышечку, я вытряхнул в рот единственную оставшуюся пилюлю. Прежде чем провалиться в мою в пасть, она несколько раз стукнулась о стенки коробочки, словно шарик игрального автомата, которые так любили посетители американских баров в шестидесятые.

Скептики позволят себе усомниться, что стук мятной сосалки о стенки коробочки произвел шум на весь зал. Но в тот момент зрители, и те, что сидели по сторонам от прохода, и те, что стояли у стен, повернули головы в нашу сторону, где никого, кроме нас, не было. Только мы и портрет Моцарта под потолком. Или Чайковского. В те годы я в этих портретах разбирался не лучше, чем в профилях писателей на фасаде школы. Одним словом, не Моцарт привлек внимание зала. И не Чайковский.

Пожилые дамы с завивкой, в очках-хамелеонах, седые джентльмены в серых парах, юные интеллектуалы с нежной порослью над верхней губой. Кое-кто даже свесился с перил балкона. Я ощутил себя президентом, идущим на сцену во время инаугурации, в сопровождении двух верных министров. Не хватало только аплодисментов. Вместо них грянул оркестр.

* * *

Нам стукнуло по девятнадцать, террористы были побеждены на всей территории Чечни, а Женька вернулся после второго лечебного курса в наркодиспансере. Мы бухали на районе, а потом пришли во двор к старой карусели – деревянному кругу, надетому на железную трубу, вкопанную в землю. Женька склонился над кустиком можжевельника – вокруг детской площадки высадили це– лый ряд.

И неожиданно поджег его.

Смолянистое растеньице вспыхнуло, как факел. Секунд через десять от него остался тонкий, обугленный скелетик.

– Что-нибудь видно? – спросил у нас Женька.

– Кустик жалко.

– Видение было?

– Видения не от пива бывают, сам знаешь, – буркнул я.

– Вы что, Библию не читали?! Бог поджег куст, и Моисей понял, что ему надо уводить евреев из Египта!

Я слез на землю и толкнул карусель. Деревянный диск медленно, со скрипом закружился. Я запрыгнул на него обратно. Родной двор, можжевельники и весь мир вертелись вокруг нас.