Книга Офирский скворец - Борис Евсеев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Тайна это тысячелетняя, тайна необъяснимая, – никак не мог успокоиться Никита Фомич.
Разузнав у Торубарова подробности, объявили сбор говорящих птиц.
Говорящих в России оказалось на тот день и час не так уж много.
Дальних тревожить не стали, решили заняться ими позже и лишь в случае резкой необходимости. А вот московских говорящих – тех скоренько собрали, стали внимательно прослушивать.
Птицы рассуждали о разном. Одним – вслед за их разборчивыми хозяевами – нравились иены и юани.
Другие сетовали на шкурников и подхалимов, плотно окруживших (некоторые птицы высвистывали еще не слишком четко: «нассего», «нассего») нынешнего правителя. Большую часть пернатых болтунов сразу отправили восвояси. А говоря откровенно, просто стали хватать охапками и выкидывать вместе с хозяевами всех этих переимчивых кенаров, чижиков-пыжиков и долдонистых попугаев!
А вот скворцов – тех оставили. Скворцы говорили о наболевшем.
– Мал-ло кор-рму.
– Сбербанк – жиреет!
– Нич-чего не ясно!
– Мир тр-реснул…
Ученые, с интересом птиц разглядывавшие, были значительно прозорливей и в своих мыслях последовательней:
– Академия – тю-тю.
– Передел собственности…
– Похороны Академии – что тут нового? А вот, говорят, в Новосибирске – четыре новеньких Нобеля на сиротских койках ржавеют.
– Зарплат жалеют и смотрят косо!
Правоохранители, находившиеся тут же для контроля за птицами и особо говорливыми учеными, больше молчали, в научные споры не встревали.
Наконец, птицеведы дали правоохранителям доступные пояснения.
Главный птицевед Вострилов произнес «компактную речуху» (так он сам выразился) о мозге и безмозглости птиц, об их ограниченных умственных способностях и о гордыне хозяев, пытающихся выдать тупые выкрики за острый птичий ум.
Тут вмешался Никита Торубаров: да, мозг скворцов не представляет собой ничего сверхценного. Но вот гортань! Это же неисследованное чудо, коллеги! И механизм зарождения звука, и принцип возникновения слов в птичьей гортани так до сих пор и не изучен. Вот и будем изучать! А упрекать птиц за безмозглость опять-таки не будем. В дикой безмозглости можно скорей упрекнуть людей. Кстати, некоторые из присутствующих яйцеведов сами словно бы из пингвиньих яиц вылупились: ни аза в глаза не знают!
Речи и ответы на них были изумительно хороши. Но тратились, к сожалению, впустую: ни одной майны-самочки средь московских говорящих скворцов найдено не было! Не было, конечно, промеж временно интернированных птиц и скворца-говоруна из зоопарка.
Это и ученый Вострилов, и ученый Торубаров определили сразу.
– Ну а раз так, об чем разговор, уважаемые деятели науки? Будем сами искать, а вас поздней побеспокоим.
Стали искать дальше. Правоохранители, в меру сил и со скидкой на орнитологическую безграмотность, проявляли усердие…
И все же первым отличился ученый Торубаров: в «Театре Клоунады и Перформанса» вроде бы обнаружился тот самый скворец!
Кирилла нежная, Кирилла солнечная – опять передумала. Решила ехать не на Каширку, не в Черниговский скит – отсидеться денек-другой у подруги решила. И уже от нее звонить по телефону, который был записан на обратной стороне пакетика, болтавшегося на шее у скворца. При этом отдавать скворца, так удачно названного Велодриммером, в чужие руки Кирилле ужасно не хотелось.
Бывший повеса, а теперь исследователь земли Офир и собеседник авантюриста Тревогина Володя Человеев напал на след скворца не враз. Однако все через того же ученого Торубарова, а позже через секретаря креативщиков Лазаря Подхомутникова, кивавшего на таксидермиста Голева, путь священной майны до «Театра Клоунады» прослежен им был.
Театр на звонки не отзывался. Тогда еще через одного знакомого была найдена мобилка Суходольской. Инженю сквозь слезы предположила: скворца унесла Кирюленция, иными словами – завлит Слуквина.
Тут разговор наполнился диким рыком, горестными мольбами, урчанием и треском. Труба Суходольской заглохла. Однако теперь найти номер завлита было делом нехитрым.
Первый звонок ничего не дал. Не было Слуквиной в сети – и баста!
Вдруг через час – дозвон. Чуть капризный, но, как опытному Человееву сразу же показалось, безобманный женский голос.
Потолковали. Встретиться с Кириллой Юрьевной договорились через два часа у ворот рынка «Каширский двор».
У входа было людно, и Володя не сразу уцепил взглядом миловидную, в песочном плаще золотоволосую женщину со вздутым кулем в руках.
– Там дальше – доски и садовые домики… Зайдем поглубже, спрячемся. Они нас там точно не найдут!
– Кто они-то?
– Ну те самые… Не знаю даже, как назвать их.
– Это вы чучельника так испугались?
– Что вы! Никакого чучельника я не знаю. Там артисты утырочные! Сами вроде из Театра Российской армии, а сами убивать пришли. Какой-то «Правый сектор», ей-богу. Актеру Чадову кишки выпустили! Митю Жоделета, нашего сценариуса, колесовать обещали. Я-то убежала, а Митя, он, может, уже и колесован…
* * *
– В какой улице эта лахудра живет? – допрашивал зачем-то вернувшегося в ТЛИН чучельника Игнатий.
– Да я почем знаю? Вы у театральных спросите!
– Жить хочешь? Тогда узнай. До восхода луны даю тебе сроку. Заодно вину свою перед зверьми искупишь! Иначе мы тебя самого тырсой набьем! Сколько чучел сотворил, аспид? Не считал?
– Не аспид я. Таксидермистом быть, если хотите знать, высокое искусство. И тяжкий крест, между прочим. Я им – внутренности вынимай, я им – проволоки в хвосты вставляй… А до потрошения? Я их корми, я их пои, мне тяжко, мне невыносимо горько, а они – урчат и гадят.
– Так ты еще и зверильницу содержишь?
– А то. У меня полный кругооборот зверей и птиц: от леса и клетки до охотничьего магазина и Дарвиновского музея. Сейчас подходящий товар по своей цене ни за что не купишь. Вот и содержу, вот и кормлю их, и режу!
– Молчи, аспид. А за поругание честно́го креста – отдельно ответишь.
* * *
В квартире на Каширке – квадратной, уютной – Кирилла и Володя наконец отдышались. Скворец пил воду и молчал. Лишь изредка с шумом раскрывал крылья. Чуть позже недовольной походкой прошел на кухню и там затих.
Кирилла слушала рассказ Человеева про страну Офир. Знакомы они были всего ничего, а казалось – целый год. Было приятно, было радостно. Вот только Иван Тревогин, про которого Володя полузнакомой девушке сразу же рассказал, вызвал у Кириллы чувства смешанные.
– Какой-то характер у этого Тревоги надувательский. Может, он, как говорил бедолага Чадов, обычный темнила!
