Книга Ушедший мир - Деннис Лихэйн

– Ладно. – Дион затянулся своей вечной сигарой. – Как там поживает мой маленький приятель?

– Подцепил ветрянку.

– Что, правда?

– Правда. И Нарциса не желает его видеть, пока он не выздоровеет.

– Интересно, кто на кого работает?

– Лучшей экономки у нас еще не было.

– Надо думать, раз она сама выбирает, когда выходить на работу.

– Как у тебя самого дела?

Дион зевнул:

– Да все то же дерьмо, что и всегда.

– О… Что, корона слишком тяжела?

– Это тебе она была слишком тяжела.

– Вот уж нет. Чарли вышиб меня, потому что я не итальяшка.

– Это ты так запомнил.

– Потому что так и было.

– Гм. А я помню, как кое-кто хныкал, что с него уже хватит: хватит крови, хватит ответственности. Хны-хны-хны.

Джо засмеялся:

– Спокойной ночи.

– Спокойной ночи.

Повесив трубку, он подумал, не отдернуть ли занавески. Он любил открыть на ночь французское окно, чтобы вдыхать запахи мяты и бугенвиллеи, любоваться мелким прудом, темным садом, оштукатуренными стенами, заросшими плющом и испанским мхом.

Но если кто-то затаился на стене с винтовкой…

Да что он увидит? Джо погасил лампу у себя за спиной. По крайней мере, выглянуть-то можно.

Он развернулся на стуле, одним пальцем взялся за край занавески. Посмотрел через щель на оштукатуренную стену цвета новенького пенни и единственное апельсиновое дерево, попавшее в поле зрения.

Перед деревом стоял мальчик, в белой матроске и таких же белых холщовых штанах. Он наклонил голову, как будто не ожидал увидеть Джо, а потом удрал. Не ушел. Именно удрал.

Джо отдернул занавески раньше, чем успел осознать, что делает, и выглянул в свой замерший, пустынный двор.

А в следующий миг представил себе, как пуля вылетает из ствола, стул под ним опрокидывается, и он падает, потянув за собой занавески.

Он отъехал на стуле подальше от окна, остановившись там, где два книжных стеллажа сходились под острым углом. Он сидел там и видел, как мальчик прошел мимо двери кабинета и направился к лестнице.

Джо вскочил так, что стул завертелся. Выбежал в холл, поднялся по лестнице. Заглянул в комнату Томаса, убедился, что тот спит. Заглянул под кровать. В шкаф. Снова опустился на колени, чтобы проверить под кроватью. Пусто.

Он пробежался по остальным спальням. Жилка на шее пульсировала. По спине, казалось, ползают полчища муравьев, а воздух в доме стал таким холодным, что ломило зубы.

Он обыскал весь дом. Закончив осмотр, вошел в свою спальню, где ожидал увидеть мальчика, однако комната была пуста.

Джо долго сидел без сна. Когда мальчик проходил мимо двери его кабинета, черты его лица показались четче, чем в прежние разы. И Джо увидел бросавшееся в глаза фамильное сходство. У него была крупная нижняя челюсть Коглинов и маленькие уши. Если бы в тот момент он оглянулся и посмотрел прямо на Джо, тот не удивился бы, если бы у мальчика оказалось лицо его отца.

Но с чего бы отцу являться в образе мальчика? Джо сомневался, что его отец даже в детстве выглядел ребенком.

Джо никогда еще не сталкивался с привидениями. И не собирался. После смерти Грасиэлы он ждал – даже молился, – чтобы она вернулась к нему хоть в каком-нибудь виде. Но в большинство ночей она отказывалась приходить даже во сне. Когда же все-таки снилась, сны получались неизменно банальными. В основном снился пароход, на котором они приехали в Гавану в тот день, когда она погибла. Томас был уже шустрым двухлетком. Джо всю поездку гонялся за ним по пароходу, потому что Грасиэла страдала морской болезнью. Один раз ее вырвало. Остаток пути она дышала неглубоко и прерывисто, прижимая ко лбу мокрое полотенце. Когда в том месте, где пухлые облака смыкались с Флоридским проливом, начали появляться из-за горизонта верхушки домов Тампы, Джо принес Грасиэле еще одно мокрое полотенце, но она отмахнулась от него: «Я передумала. Двух достаточно».

Во сне обычно появлялись другие мокрые полотенца, развешенные по всей палубе, свисавшие с ограждения, трепетавшие на флагштоке. Мокрые полотенца и сухие, белые и красные, некоторые маленькие, не больше носового платка, другие – огромные, как матрасы.

На самом деле, насколько помнил Джо, никакого второго полотенца не было, только одно, у нее на лбу.

Грасиэла час истекала кровью, лежа на причале, по которому грузовик с углем раскатал ее убийцу. Джо даже вспомнить не мог, сколько времени простоял рядом с ней на коленях. Томас вертелся у него на руках, иногда начинал плакать, а тем временем свет в глазах его жены угасал. Джо смотрел, как она пересекает некую черту, за которой находится то ли иной мир, то ли пустота. За последние тридцать секунд ее жизни ее веки вздрогнули девять раз. А потом замерли.

Он так и стоял на коленях, когда приехала полиция. Так и стоял, когда врач скорой помощи приложил стетоскоп к груди его жены, а затем посмотрел на старшего следователя и покачал головой. К тому времени, когда прибыл судмедэксперт, Джо в нескольких шагах от ее тела и тел Зеппе Карбоне и Энрико Поццетты отвечал на вопросы детектива Постона и его напарника.

Когда настало время увозить тело, судмедэксперт, не слишком опрятный молодой человек с бледной желтоватой кожей и прилизанными темными волосами, подошел к Джо.

– Я доктор Джеффертс, – проговорил он негромко. – Я должен забрать вашу жену, мистер Коглин, и, по-моему, вашему сыну не стоит этого видеть.

Пока детективы задавали вопросы, Томас так и стоял рядом с Джо, обхватив его за ногу.

Джо посмотрел на молодого человека в помятом костюме. У того на рубашке и галстуке засохли капли от супа, и Джо первым делом подумал: как-то нехорошо, что вскрытие его жены будет проводить такой неряха. Но когда он посмотрел в глаза, то увидел в них сострадание к мальчику, которого он видел первый раз в жизни, и к охваченному горем отцу этого мальчика, и тогда Джо кивнул с благодарностью.

Отцепил от своей ноги сына, поднял его на руки, прижал к груди. Томас положил подбородок на плечо Джо. Он так и не заплакал. Просто повторял: «Мама», монотонно, как мантру. Замолкал ненадолго, а затем заводил снова: «Ма-ма, ма-ма, ма-ма…»

– Мы отнесемся к ней со всем уважением, мистер Коглин, – заверил доктор Джеффертс. – Даю вам слово.

Джо пожал ему руку, не решившись ничего сказать, и понес сына прочь с причала.

Теперь, спустя семь лет после того самого страшного из всех самых страшных дней его жизни, она стала сниться редко.

Последний раз это было месяца четыре-пять назад. В том сне, вместо того чтобы подать ей мокрое полотенце, он принес ей грейпфрут. Она посмотрела на него снизу вверх, сидя в шезлонге на палубе, и повторила ту же фразу: «Я передумала. Двух достаточно».