Книга Генерал Слащев-Крымский. Победы, эмиграция, возвращение - Олег Смыслов

Посмотрим теперь, каково будет значение манёвра (огневого и людского) тогда, когда мы принуждены вести оборону, а может, и ещё хуже — выход из боя. Помните, я уже докладывал — всюду сильным быть нельзя — надо уметь за счёт одних сделать сильными других.

И вот рассмотрим роль манёвра, когда мы слабы. Оборона есть состояние крайне неблагодарное. Противник, где захочет, там и ударит. Её можно применить именно только тогда, когда мы за счёт её наступаем в другом месте (это стратегически), а тактически, когда мы поддерживаем соседа или даём отдохнуть или спастись остальным войскам, одним словом, выигрываем время.

Скажем определённо: оборона предусматривает недостаток сил в данном месте — это есть явление вынужденное и никогда не может ставиться целью.

На этом участке мы слабы — да, мы обороняемся, но за счёт нас противнику либо готовится, либо наносится удар, который заставит его сложить оружие — наше дело выиграть время для того, чтобы этот удар произошёл…

В то же время оборона есть серьёзнейший экзамен командиров, на которых её возложат, и требует от войск и командиров наибольшего напряжения — решить эту задачу не всякий сможет, а выполнить до конца может только сильной волей и манёвром.

После этих слов Яков Александрович посмотрел на часы и с некоторым оживлением сказал:

— Товарищи командиры, на этом наше занятие окончено. Я не буду сейчас говорить о том, что его цель была нами достигнута. Возможно, что вы всё уяснили, но для полного пережёвывания этого материала требуется колоссальная самостоятельная подготовка. И это ещё не так страшно, как оказаться в реальном бою. Так что учитесь. И только тот, кто будет это делать с огромным упорством, сможет сдать свой самый настоящий экзамен. Всего вам хорошего…

Слащёв вышел из лекционного зала и направился в преподавательскую, где, нервно закурив папиросу, остановился у окна. Перед глазами, затемнёнными пеленой, предстала яркая картина из тех, что он никогда уже не сможет забыть до конца дней своих.

2

«30 июля 1914 г. Николай II подписал указ о всеобщей мобилизации, в ответ Германия объявила войну России. Как и другие европейские страны, втянутые в конфликт, Россия познала часы священного единения, — напишет известный французский историк, специалист по русско-советским исследованиям Н. Верт. — 2 августа сотни тысяч демонстрантов стеклись к Зимнему дворцу, чтобы на коленях получить благословение царской четы.

Волна германофобии захлестнула страну. Санкт-Петербург был переименован в Петроград, начались погромы магазинов, принадлежащих немцам. Вспоминавшая о славе Александра Невского, страна выступила в новый крестовый поход «под покровительством всех святых России», который должен был стать завершающим этапом того, что газета «Утро России» назвала «вековой войной рас». Собравшись на однодневную сессию, Государственная дума подавляющим большинством проголосовала за военные кредиты. Воздержались только депутаты-трудовики и социал-демократы, в то время как кадеты предложили «отказаться от междоусобиц до победы». Представители меньшинств провозгласили «преданность русскому государству и народу». Для российской буржуазии, увлечённой идеями панславизма и национализма, начавшаяся война была борьбой не только в поддержку «младшего сербского брата», но и за экономическое освобождение от германского засилья. Кроме того, победа над турками, действовавшими в союзе с центральноевропейскими державами, открыла бы наконец дорогу к Константинополю и выход к свободному морю. Таким образом, вопросы чести и национального интереса шли в этой войне рука об руку.

Мобилизацию десятка миллионов мужчин провели беспощадно, но она не вызвала серьёзных проблем. Количество дезертиров было минимальным. Забастовочное движение резко пошло на убыль (35 тыс. бастующих за пять последних месяцев 1914 г.). Закреплённые за оборонными предприятиями рабочие опасались быть отправленными на фронт.

Представители либеральной интеллигенции предложили государственным властям помощь, которую царь принял. Так сформировались Всероссийский земский союз помощи больным и раненым воинам под председательством князя Г. Львова и Всероссийский союз городов, объединивший десятки муниципалитетов, стремившихся оказать гуманитарную помощь семьям солдат и жертвам войны. Символом патриотического движения стало провозглашение сухого закона. Государство отказывалось от значительного источника доходов, а подданные, подчинив всё единственной цели — победе, пожертвовали одним из немногих удовольствий».

Не менее любопытны воспоминания о начале Первой мировой войны генерала А.И. Деникина:

«В противоположность тем настроениям, которые существовали у нас при начале Русско-японской кампании, Первая мировая война была принята, как отечественная, всем народом.

Правда, радикально-либеральные круги пришли к «принятию войны» не сразу и не без колебаний. Весьма характерна в этом отношении позиция органа партии к.-д. — «Речи». В июле газета протестовала против русских и французских вооружений, как «тяжёлых жертв, приносимых на алтарь международного воинствующего национализма»… 25 июля требовала «локализации сербского вопроса и воздержания от какого бы то ни было поощрения по адресу Сербии»… Но после австрийского ультиматума признала его «традиционной политикой уничтожения Сербии», а сербский ответ — «пределом уступок»… В редакционных совещаниях шли бурные споры, отражавшие противоречия заблудившейся либеральной мысли. В день объявления войны «Речь» была закрыта властью Верховного главнокомандующего, а 4 августа появилась вновь, определив в передовой статье своё новое направление следующими словами:

«В грозный час испытания да будут закрыты внутренние распри, да укрепится ещё сильнее единение Царя с народом». «Эти знаменательные слова Высочайшего манифеста точно указывают основную задачу текущего момента»…

Вопрос о приятии войны вызвал раскол и в социалистическом лагере. Парижская группа социалистов-революционеров «Призыв» (Авксентьев, Руднев и др.) требовала «участия революционной демократии в самозащите народа», поясняя, что «путь, ведущий к победе, ведёт к свободе». Петербургские же социалисты-революционеры (А.Ф. Керенский и др.) были против «оборонческой политики».

Подобные противоречия приводили иногда к парадоксальным явлениям, вроде следующего. Социалист-революционер Бурцев в начале войны, под влиянием патриотических побуждений, решил прекратить революционную борьбу и вернуться на родину — с целью вести кампанию за войну как общенациональное дело. Но власти посадили его в Петропавловскую крепость и предали суду. Защищать Бурцева приглашены были его партийные товарищи — адвокаты Керенский и Соколов.

— Вы нас поставили в тяжёлое положение, — говорил допущенный в тюрьму к Бурцеву Керенский. — Мы не можем вас защищать. Нужно всеми силами протестовать против этой войны, а вы её защищаете. Вы этим оказываете поддержку правительству.

Защищал поэтому на суде социалиста-революционера Бурцева «кадет» Маклаков.

Расколы произошли и среди социал-демократов. Целый ряд крупных экономистов социал-демократов — Иорданский, Маслов, Туган-Барановский и др. — высказывались за оправдание войны против Германии. Их взгляды разделял сам «патриарх» анархистов Кропоткин. И только социал-демократы большевики с самого начала войны и до конца оставались интегральными пораженцами, пойдя на оплачиваемое сотрудничество со штабами воевавших с нами центральных держав и ведя за границей широкую пропаганду на тему, преподанную Лениным: «Наименьшим злом будет поражение царской монархии».