Книга Этой ночью я ее видел - Драго Янчар

Так я познакомился с молодой хозяйкой поместья, а вскоре затем и с ее мужем, пригласившим меня в гости в их усадьбу Подгорное, так называлось поместье, странное название усадьба, для меня просто неудобоваримое, лучше буду называть этот особняк замком, познакомился я и со старшей хозяйкой, мамой Вероники, госпожой Йосипиной, а также с толковой экономкой, которую звали Йожи, и она была нечто большее, чем экономка, она была наперсницей Вероники, да и всей семьи, я узнал и их садовника, собаку, лошадей, не прошло и месяца, как я стал бывать у них регулярно. И не я один, в доме собиралось общество деловых людей, местные предводители со своими женами, деятели искусства из Любляны и молодые дамы, приятельницы Вероники. Немецкие офицеры, с которыми у Лео были хорошие отношения, были ему весьма кстати для разного рода маленьких услуг, разрешений на поездки, разрешений на работу, много чего такого, благодаря чему его фабрика работала бесперебойно. Словом, разношерстное общество самых разных людей, искавших там, у лесистых склонов прибежище, ощущение мирной и нормальной жизни посреди большой войны. Вероника была мне признательна за то, что я удачно прооперировал ту молодую селянку, долго еще представляла меня как господина доктора, который вылечил невесту Йеранека, может, не так она говорила, наверное, имя ее еще называла, которое я забыл.

С Йеранеком я столкнулся еще раз в конце сорок второго, вроде бы в ноябре, на оконных стеклах появились морозные узоры. Лео вызвал меня из палаты и сказал, что хочет попросить о небольшой услуге. Полиция схватила их работника, подозревая в пособничестве партизанам. Однако он руку дает на отсечение, что это мирный, лояльный человек, далекий от политики. Арестовали человек триста, среди которых, наверняка, те, что попались ни за что, Йеранек уж точно. Я сказал, что вряд ли могу что-то сделать, особенно, если он в руках гестапо, с гестапо и мы не любили связываться. Потом он подозвал к телефону Веронику. Это тот парень в зеленой шапке, сказала она, в тот раз… когда она привозила его невесту с аппендицитом, ведь я должен его помнить. Ну, конечно, я вспомнил нашу первую встречу. Невеста очень несчастна и напугана; она, его родители, все мы будем очень благодарны, если я смогу что-нибудь сделать, и она, Вероника, никогда мне этого не забудет. Колеблясь, я пообещал попробовать.

Я позвонил Валлнеру, человеку, с которым я тогда почти и не знался. Он сказал, чтобы я зашел. Из госпиталя я прямо в халате поехал в гестапо. Валлнера я встретил во дворе, выйдя из машины. Прямо там я ему сказал, что одного молодого человека из большой группы арестованных в деревне, я хорошо знаю лично. Я немного приврал, я слышал о нем, и после того, как Вероника привезла его невесту, несколько раз видел его в поместье, но чтобы знать его лично и близко? Валлнер холодно взглянул на меня и сказал, чтобы я не вмешивался в дела госбезопасности. Я уж было хотел отступиться, а потом подумал, как предстану перед Вероникой, мне будет нелегко взглянуть в ее печальные, а может, отчаявшиеся глаза. Я вытянулся со всей выправкой, которую мне только позволял мундир, понимая, что совершаю довольно-таки рискованные поступки. Я сказал, что лично, как офицер германского рейха, честью офицера ручаюсь за этого человека. Ну, если честью офицера, усмехнулся Валлнер, тогда попробуем что-нибудь сделать. Я дал ему данные об арестованном. Через несколько дней выяснилось, что, действительно, произошла ошибка, и Йеранека выпустили.

Мне было непросто. Валлнер был тяжелым, бездушным человеком. В тот раз, когда мы стояли во дворе, во время нашего разговора из окон послышались душераздирающие крики, и еще долго после не смолкали стенания. Мы замолчали, а Валлнер посмотрел на меня своими пустыми, выцветшими глазами. Я ничего не спросил, ничего не сказал, продолжив, как ни в чем не бывало. При этом я хорошо понимал, что происходит, кого-то допрашивали. Вопивший был одним из арестованных, на него потом еще злобно орал следователь. Мне было известно, что допрашивали с плетью. Знал я и о последствиях этих допросов, иногда кого-нибудь привозили ко мне в палату, чтобы зашить, залатать и сделать перевязку. Тех, что соглашались сотрудничать. Кто не соглашался, ко мне не привозили, их ставили перед расстрельным взводом. Если бы стало известно, что я солгал Валлнеру, я мог бы оказаться в камере для допросов, правильнее было бы сказать в камере пыток.

Я был несказанно рад, когда Валлнера после предательства нашего союзника Бадольо[10]перевели в Триест. Так что он не мог узнать, что Йеранек спустя несколько месяцев после этого исчез из поместья и из своей деревни. По всей вероятности, он ушел к партизанам. По счастью для меня и моей офицерской чести, Валлнера тогда уже не было рядом. А может, и для Лео, который за парня готов был дать руку на отсечение. Однако, спасая этого самого Йеранека, я не задумываясь поручился за ни в чем не повинного человека. Честью немецкого офицера.

В тот день, когда мы решали судьбу раздавленной лягушки, в поместье привезли новый рояль. Из столовой доносились монотонные, немного режущие слух звуки, пианист сам его настраивал. Вечером к подъезду начали съезжаться машины. Было слышно, как хлопают двери автомобилей, наши офицеры выходили из них в начищенных до блеска сапогах, шофер открывал и закрывал за ними двери. Сколько человек будет на ужине? спросил я Веронику. Она засмеялась, сказав, что некоторые просто сами напросились. Им тоскливо в чужой стране. Приехали несколько промышленников из Любляны, кое-кто из местных, деревенская знать и тамошние политики с женами. Я не помню уже, почему в этот вечер было столько гостей, может, у Лео был день рождения или он просто так их пригласил, его дела хорошо шли и в военное время, он нуждался в хороших связях.

Пианист по имени Вито после ужина играл Бетховена. Лунную сонату. Sonata quasi ипа fantasia. Мы сидели в полумраке в окружении букетов полевых цветов, теплые краски которых озаряли все помещение, окна были открыты, вечерняя прохлада опускалась, напоенная дыханием близлежащего хвойного леса. Пальцы пианиста взмывали вверх над клавиатурой, срываясь в чередующие друг друга длинные и судорожные пассажи фортепьянного концерта, которые неслись по залу, я был просто заворожен. Меланхоличное адажио. Не замечая в зале мундиров, в том числе и моего, наверняка можно было бы решить, что на свете нет войны, и что сам я нахожусь не где-нибудь, а в концертном зале своего родного Мюнхена, или на удивительном блаженном острове где-то в чужой стране. Наблюдая за Вероникой, как глубоко она дышала, будто музыка проникала внутрь ее, вызывая в ней воспоминания о давно пережитом, я подумал, что ей тяжело, и что она вот-вот расплачется. Но это было не так. Она рассмеялась. Когда стихли последние звуки драматического финала, она несколько мгновений молчала, глядя перед собой, а затем засмеялась как счастливый ребенок, подошла к пианисту и обняла его.

Это был незабываемый вечер. Собственно говоря, ночь. После концерта большинство гостей откланялись, через открытые окна я слышал, как коллеги офицеры, размякшие после коньяка на посошок, безудержно шутили во дворе, рассаживаясь по машинам. Гостей-словенцев из близлежащих окрестностей развозил шофер Лео. Лео тоже попрощался и поднялся наверх. Он никогда не засиживался до ночи. Он сказал, что утром ему надо в Любляну, в понедельник предстоит много работы. Меня же, как договаривались, он может подвезти до Крани.