Книга Insomnia, или Поиски Механической Вороны - Марина Клингенберг

– Который разбил окно?

– Ага. Это все-таки его работа!.. Я имею в виду, Ворона принадлежит ему.

– Но мы же не видели ее там, – растерялась я.

– А кто сказал, что она у него? Она ему принадлежит. Он ее создал, если тебе так удобнее. А находится она совершенно в другом месте. Но! – губы Мефистофеля растянулись в коварной ухмылке. – Ты ее не увидишь. Пока еще рано. Не расстраивайся, – подбодрил он меня с фальшивым участием. – Зато теперь у тебя есть стимул поскорее чем-нибудь стать. Бери пример с меня – знаешь, как здорово?

Мне очень захотелось его поддеть, сказав, что уж лучше я возьму пример с Авторитета, чем стану негодяем и эгоистом во всей полноте смысла этих слов (в этом выборе я совершенно не была уверена, зато прекрасно знала, что это разозлит Мефистофеля, а, быть может, и напугает – ведь, скорее всего, он не знал, что Авторитет говорил со мной). Но прежде, чем язвительная фраза сорвалась с губ, Мефистофель вдруг помахал передо мной книгой, которую все еще держал в руках, и спросил:

– Что это?

– Греческие мифы, – сказала я, отбирая у него книжку – уж очень неаккуратно он с ней обращался.

– О чем? – не отставал он.

– Да о чем угодно, – чтобы отвязаться, я раскрыла книгу наугад. Я люблю говорить о прочитанном, но сейчас мне было бы куда интереснее поговорить о Вороне. – Ну, например, о крыльях.

– Подробнее, – Мефистофель сел в кресло и, скрестив руки на груди, закинул ногу на ногу.

– Жил человек. Сделал крылья. Полетел вместе с сыном. Сын ослушался и поднялся слишком высоко. Воск, скрепляющий перья, растаял. Сын упал и умер, – вкратце рассказала я ему историю о Дедале и Икаре.

– О-о! – очень оживился Мефистофель. – Так и думал! Я знаю эту историю.

– Ну вот и все, – я закрыла книгу и отложила ее в сторону.

– Положим, не все, – Мефистофель посмотрел на меня с любопытством.

Я уже стала опасаться, что он заставит меня пересказывать всю книгу, но, к счастью (или нет?) на уме у него было совсем другое.

– Ты сказала, что сын ослушался, – сказал Мефистофель.

– Да. Его по-хорошему предупреждали, – хмуро проговорила я. Икар с детства казался мне глупым. Его было, конечно, жаль, но безутешного Дедала – куда больше.

– Расскажи поподробнее, – Мефистофель откинулся на спинку кресла. – Кажется, наши истории немного различаются.

Придется признаться, что этот мерзавец сумел меня заинтриговать. Даже мысли о Вороне уступили догадкам, что же за вариант всем знакомой истории хранится в голове у Мефистофеля.

Снова браться за книгу мне не хотелось (еще не хватало показать себя неучем перед этим нахалом!), и я начала рассказывать по памяти, хотя последний раз читала эту историю в незапамятные времена. Черт знает, почему именно ее я привела в пример Мефистофелю.

– Ну, если вкратце, жил в Афинах известный умелец Дедал. Потом его обвинили в убийстве, и ему пришлось бежать. Он добрался до Крита, но там его заставил работать на себя царь, Минос… Позже Дедалу захотелось вернуться, но он знал, что Минос его ни за что не отпустит. Тогда он решил сделать крылья и улететь с острова. Сделал – скрепил птичьи перья нитками и воском, научился летать и научил своего сына, Икара. Он сказал ему не опускаться слишком низко к воде, чтобы перья не намокли, и не подниматься к солнцу, иначе воск растает. Но Икар увлекся, возгордился, все выше ему хотелось, и полетел прямо к солнцу. Воск растаял, крылья распались, он упал в воду и умер. А бедный Дедал проклял свое искусство, – закончила я невеселое повествование.

– Бедный Дедал, – поцокал языком Мефистофель, явно меня передразнивая.

– Да, представь себе, – нахмурилась я.

– Нет, это ты представь! – Мефистофель улыбнулся поистине садистской улыбкой и протянул мне руку.

На этот раз я уверенно коснулась его ладони. Как обычно, в глазах у меня потемнело, а когда прояснилось, взгляд уперся в живое полотно, перед которым расхаживал Мефистофель.

– Итак! – он картинным жестом указал на полотно. – Дедал.

Я испытала самый настоящий шок. Не такой, какой бывает от того, что ты видишь нечто ужасное или наблюдаешь опровержение истины, с которой идешь рука об руку с самого рождения. Это было совершенно иное потрясение. Как будто сидишь и дремлешь, то и дело норовя погрузиться в настоящий сон, но кто-то подкрадывается к тебе сзади и вдруг со всей силы ударяет ладонью по затылку. Именно такое у меня было чувство, хотя, конечно, никто меня не бил, да и спать не хотелось. Просто я никак, ну никак не могла ожидать, что Дедал будет выглядеть так.

Читая или слушая историю, волей-неволей пытаешься представить себе главных действующих лиц. А иногда даже и не пытаешься, образы сами возникают в сознании. Но как-то так получилось, что герои древнегреческих мифов при знакомстве со мной избежали этой участи. Хотя, может, я просто не помню… Но, как бы то ни было, человек, которого Мефистофель назвал Дедалом, потряс меня своим видом. Спорить, доказывая, что это не он, что едва ли он мог так выглядеть, что такой облик противоречит истории в принципе – в общем, затевать разговор на эту тему было бы глупо. Раз Мефистофель так его нарек, значит, Дедал таков и есть, по крайней мере, в его представлении. Сказанное, записанное и просто подуманное уже существует – с этим ничего не поделаешь. История Мефистофеля может отличаться, она может быть извращена до неузнаваемости, но все-таки с фактом ее существования спорить нельзя.

Дедал стоял на краю обрыва и с задумчивым видом созерцал простирающуюся перед ним бесконечную водную гладь. Черты его лица были необыкновенно суровыми и холодными, прямые черные волосы безжалостно трепал ветер. Мускулы на руках невольно заставляли ежиться, да и вообще этот человек поражал своей мрачностью. Он больше напоминал бывалого воина (и, значит, закоренелого убийцу), чем художника-изобретателя.

– Это Дедал? – вырвалось у меня, как я себя ни сдерживала.

– Он самый, – кивнул Мефистофель с самодовольной улыбкой. Он тоже посмотрел на живое полотно, и, надо заметить, как-то по-особенному. Я готова была поклясться, что он смотрит на Дедала с любовью. Так, наверное, скульптор смотрит на свое только что законченное, на редкость удачное творение.

За спиной у Дедала показался паренек лет четырнадцати. Вид у него был отчаянно любопытствующий, что не прибавляло симпатии к нему: конечно, это не блиставший умом Икар.

– Дедал решил сделать крылья и улететь с острова, – заговорил Мефистофель. – Только, к твоему сведению, Икар был не в восторге от этой идеи…

– Я сделаю крылья, как у птиц, и мы улетим с этого острова, – сказал Дедал.

Икар отчаянно побледнел; любопытство с его лица словно стерли влажной тряпкой. Он хотел что-то сказать, но не то передумал, не то просто не решился. На этот раз мне не в чем было его упрекнуть. Дедал был каким-то странным. Когда он произносил эти слова, его глаза, устремленные вдаль, сверкали маниакальным блеском. Впрочем, творческие люди, как известно, все не от мира сего, и чем они гениальнее, тем хуже у них обстоят дела с головой. Хотя, может, Дедалу просто настолько осточертели Крит и Минос, что мечта стала навязчивой идеей и вгрызалась в сознание, заодно придавая лицу такое устрашающее выражение.