Книга Рудольф Нуреев. Я умру полубогом! - Елена Обоймина

Двумя днями позже они встретились на любимом балете Рудольфа «Каменный цветок», в котором он сам не выступал. Девушка пригласила Нуреева наряду с другими артистами в ложу, которую обычно занимали французские официальные лица. Через несколько лож от них сидели руководители Кировского театра, которым все происходящее крайне не нравилось. В антракте Рудольфа даже отозвали в сторону и упрекнули за общение «с нежелательными лицами». Это, впрочем, не возымело никакого действия. Да и могло ли быть иначе? Ведь танцовщик не чувствовал за собой никакой вины, да и действительно в данном случае не делал ничего дурного.

Более того: по воспоминаниям одного из французов, Рудольф, очевидно, выполняя чьи-то указания, иногда брал с собой на «международные встречи» того, кто был призван приглядывать за ним. Когда Нуреева пригласили на очередной дружеский обед, он ответил:

— Я с удовольствием пойду, но думаю, что с нами должен пойти еще один человек.

«Он не мог отправиться один, — пояснял французский очевидец. — Существовал кто-то, кто должен был его сопровождать. И с нами пошел Соловьев».

Юрий Соловьев — так же молодой многообещающий солист ленинградского балета и бывший ученик педагога Александра Пушкина. Во время тех роковых гастролей их с Рудольфом поселили в одном номере отеля. Танцовщики находились в довольно приятельских отношениях еще со времен хореографического училища.

После спектакля Рудольф с Кларой отправились в маленький студенческий ресторан на Сан Мишель. Уже поздно ночью, после того, как она простилась с этим необыкновенным танцовщиком из Страны Советов, Клара получила сообщение о трагической смерти своего жениха, погибшего в автомобильной катастрофе…

Это еще больше сблизило их. Несмотря на множество парижских знакомых, Клара Сент была, в сущности, одиноким человеком; она бежала из Чили и всем своим существом понимала состояние Нуреева, странного юноши родом из Башкирии, оказавшегося в центре внимания парижской светской толпы.

«С этого дня мы виделись с Кларой почти каждый день, но никогда наедине и почти всегда в общественных местах. Несмотря на такие предосторожности, я вскоре начал ощущать беспокойство. Мне было сказано, чтобы я прекратил встречаться с моими французскими друзьями. Особенно настойчивое запрещение было наложено на мою дружбу с Кларой. Вероятно, ее широкое знакомство со всем балетным миром Запада делало нашу дружбу особенно подозрительной.

Однажды меня вызвал к себе Коркин, наш директор, и сказал: «Если ты еще раз увидишься с этой чилийской перебежчицей, мы строго накажем тебя». (Почему «перебежчицей», я никак не мог понять). Тон был таким, каким обычно выговаривают непослушным детям и который во мне всегда вызывал раздражение»[17].

Над головой Рудольфа сгущались тучи.

С одной стороны, невероятный успех на гастролях, вручение Парижской академией танца премии Вацлава Нижинского, участие вместе с другими артистами в интервью газете французских коммунистов «Юманите». Рассказывали, знаменитая русская балерина, престарелая Ольга Спесивцева вместе с кордебалетом простаивала в кулисах в своем вельветовом беретике и с бисерной сумочкой, чтобы только не пропустить его выход.

Но с другой…

Вскоре глава балетной труппы маркиза де Куэваса Раймонд Лоррейн, один из близких друзей Клары, пригласил Рудольфа и Юрия Соловьева посмотреть некоторые костюмы и обсудить его постановку «Спящей красавицы», которую советская труппа уже видела. Во время беседы Лоррейн, не слишком-то задумываясь о бестактности своих высказываний, обмолвился, что считает «Спящую красавицу» Кировского театра полностью устаревшей, а декорации и костюмы — просто отвратительными. Дошел и до того, что стал критиковать русскую хореографию, добавив, будто «Каменный цветок» оставил его совершенно равнодушным. Вот этого самоуверенному французу уже не стоило делать! «Я полагаю, он его никогда не видел, — едко заметил Рудольф. — Он так далеко зашел, критикуя все в Кировском театре, что я, в конце концов, не сдержался и высказал все, что я думаю о его «Спящей красавице».

Можно представить, как это выглядело со стороны! Нуреев довольно эмоционально и со знанием дела заметил, что костюмы французской постановки, конечно, великолепны, никто не спорит, но слишком усложнены и отвлекают внимание публики от самого танца. Это ужасно, когда актеры задыхаются в подобных костюмах и декорациях, а именно это и произошло в балете у Лоррейна. А ведь смысл искусства в том, чтобы минимальным количеством средств выразить большие чувства и идеи, а не наоборот, как в его балете, где средства подавляют, но не передают ни одной мысли и не создают никакого настроения. Нужно иметь серьезные провалы вкуса, чтобы одеть всех мужчин и женщин так, как это сделано у него в третьем акте.

И, чтобы одержать окончательную победу, завершил свою обвинительную речь тем, что его огорчает отсутствие глубины в балете Лоррейна. «Ваша «Спящая» — это не балет, а мюзик-холл», — подытожил он. После чего Рудольфу не оставалось ничего иного, как покинуть французский театр — с чувством неловкости, по его собственному признанию. А скорее всего, с чувством глубокого удовлетворения…

Столь же независимо держался он и на сцене. Однажды во время гастролей Рудольф так разозлился на дирижера, взявшего ошибочный, по его мнению, темп, что прервал свой танец и ушел за кулисы в середине спектакля. Как ни странно, это сошло ему с рук…

* * *

Шестнадцатого июня 1961 года мир облетела сенсация — ведущий танцовщик Кировского театра Рудольф Нуриев (зарубежная пресса искажала его фамилию. И не только ее!) не вернулся в СССР из парижских гастролей. В погоне за жареными фактами газетчики перевирали все подряд. В некоторых публикациях Рудольфа называли Юрием Нуриевым, а на первых напечатанных фото был изображен… Юрий Соловьев. Газеты пестрели кричащими заголовками: «Звезда балета и драма в аэропорту Ле Бурже», «Прыжок в свободу», «Девушка видит, как русские преследуют ее друга».

Но неправильно (и тогда, и сейчас) делать из Нуреева «политического невозвращенца», остро несогласного с системой Советов: это не соответствует действительности. Надо отдать ему должное — по свидетельству друзей его молодости, никогда, нигде и ни при каких обстоятельствах Рудольф не обсуждал политические проблемы, не давал никаких разоблачающих интервью, не рассуждал на темы государственного устройства. И поступал так вовсе не потому, что боялся повредить своей карьере в бытность свою в Ленинграде или родственникам и друзьям, находясь за рубежом.

В подтверждение можно привести свидетельство Л. Мясниковой-Романковой, когда она вспоминает свои молодые годы и эпизоды дружеского общения с Рудольфом Нуреевым: «Нашего тогдашнего интереса к политике Рудик не разделял, хотя внимательно прислушивался к разговорам, неизбежно вспыхивавшим в компании, где соберется больше двух русских… Он был гражданином Мира и таковым себя и ощущал. В пору нашей юношеской дружбы я не могла бы это сформулировать. Просто знала, что реалии жизни его особенно не интересуют, что его мир — это мир искусства. Он готов и должен был танцевать везде, где только была сцена и зрители. К сцене Кировского театра, впрочем, у него было особое отношение…»