Книга Во тьме - Максим Шаттам

Они сели на пляже. Женщина вытащила из карманов бутылки с пивом и протянула одну из них коллеге.

— В течение нескольких лет я работал инспектором полиции в Портленде, — начал Бролен. — Сначала хотел поступить на службу в ФБР и стать профайлером. Закончил университет, потом прошел отбор в Бюро. Я учился в Куантико, собирался работать федеральным агентом, но в конечном счете не стал им. Я бредил этой профессией, однако практика сильно отличалась от моих туманных представлений о ней. Я начал опасаться, что проведу остаток своих дней в условиях, далеких от комфортных. Рискуя прослыть избалованным ребенком, не знающим, чего он хочет, я уехал: два года службы в ФБР, а потом тихое возвращение в Орегон. Я пошел работать в полицию Портленда, занимался расследованием преступлений. Скажем так: мое образование позволило мне браться за серьезные дела. — Он сделал глоток «БадЛайта», уже сильно остывшего на январском холоде. — Тогда-то я и столкнулся с делом Лиланда Бомонта, серийного убийцы. А затем с «Призраком Лиланда». Или «Орегонским призраком», как назвала его американская пресса, так что давайте будем использовать этот вариант.

— Если я правильно помню, их было несколько, так ведь?

Бролен сосредоточенно смотрел на волны Атлантики, безостановочно пенившиеся в тридцати метрах от них.

— Не совсем так. А вообще, трудно сказать точно. Было несколько прозвищ: «Ворон», «Призрак»… Но в конечном счете только один человек дергал за веревочки. Когда я думаю о нем, я называю его Данте.

Любое воспоминание о том времени вызывало у Бролена грустные мысли, в его груди разразилась буря страдания; казалось, удары внутреннего грома разрывают его душу и сердце. Воспоминания о работе инспектором неизбежно завершались на «Призраке из Портленда» и на том, во что благодаря Данте превратилась его собственная жизнь. Расследование принесло ему все: профессиональную славу, разочарование, стимулы, энергию и даже любовь. Он не довел дело до конца, остановившись почти в момент кульминации, когда не смог помешать убийце. Затем последовала отставка.

— Почему Данте, у него не было настоящего имени?

Бролен вынырнул из глубины своих размышлений и поднес бутылку к губам.

— Он похож на поэта, — глотнув, ответил детектив, — он прошел круги Ада. А может быть, я зову его так потому, что так и не установил его личность, — добавил он через некоторое время.

Аннабель нахмурилась, но не отважилась спросить — Бролен должен был сам ей все рассказать.

— Он не достоин того, чтобы люди знали его настоящее имя, — наконец объяснил детектив. — О нем повсюду говорили, писали книги. Тогда как его жертвы забыты, все они — безымянные люди. — Бролен повернулся к Аннабель: — Такова моя месть ему: тоже сделать его безымянным.

Сострадание, переполнившее Аннабель, было искренним. С самого начала их знакомства что-то в этом человеке привлекло ее внимание. Он казался равнодушным к мнению посторонних, жил в обществе, но его ум не был подчинен этому обществу; Бролена окружал ореол настоящей свободы и того страдания, которым он за нее расплачивался.

Аннабель положила ладонь ему на плечо, утешая; в ее жесте не было никакой двусмысленности; она спрашивала себя, как могла родиться в нем такая ненависть по отношению к этому Данте. Казалось, к делу примешивалось что-то глубоко личное.

— Когда Данте был арестован, я уехал подальше от всего этого. Затем уволился из полиции. Несколько месяцев я путешествовал, не зная, что делать дальше.

— Почему же вы вернулись? — Ее тихий вопрос напоминал ласковый ветерок.

— Камни. — Глядя на океан, он сделал еще один глоток. — Уезжая, я не убегал, а просто пытался ответить на это «почему?». Разобраться в смысле жизни. Старушка Европа казалась мне идеалом, я хотел найти ответы там, в колыбели нашей истории. Сначала Франция, потом Италия. Я пересек бывшую Югославию, разрушенную дезинформацией больше, чем войной, затем открыл для себя Грецию… Но даже намека на ответ не возникло во мне. Я видел солнце, встающее над башнями Каркассона, море, наблюдавшее за подвигами Геракла, но во мне абсолютно ничего не пробудилось. Египет стал следующей моей целью, я пробыл там шесть месяцев. Я мог бы многое рассказать про эту страну, ее жителей, Каир и Хан-аль-Халили,[12]Нил и тамошние богатства. Там я забылся, очистил свою память от преследовавших меня жестоких образов, перестал быть самим собой. Однажды утром, проведя ночь в беседе с новым знакомым, я поехал в Гизу. Когда я, стоя возле пирамид, наблюдал рассвет, то неутомимый танец солнца на поверхности камней, стоящих вот так уже четыре с половиной тысячи лет, открыл мне глаза. Слабый ветер шевелил на дюнах песчаное покрывало, и это было великолепно. Прямо передо мной возвышались три царицы, творение человеческих рук, бросающее вечный вызов звездам — сквозь время и историю; мне казалось, я слышу голоса людей, их создавших. Мужество ушедших буквально сочилось наружу сквозь песок, и я снова подумал об Афинах и Акрополе, о Каркассоне с его башнями, о строителях и их современниках; камни сами говорили со мной. Я вернулся в Каир, долго размышлял обо всем этом под портиком мечети Ибн-Тулуна и наконец распрощался с молитвенным пением, раздававшимся с вершин минаретов. — Его голос дрожал. Чуть менее уверенно Бролен добавил: — Вот. Очень кинематографично, правда?

Он понимал, что не сможет выразить все пережитое тогда, все произошедшие с ним перемены. Камни открыли ему, как вращается Колесо Времени. Запечатленные в камне неизвестные люди, мгновения их бытия, улыбались и плакали; во рту горчило: казалось, горечь времени усиливает горькие воспоминания Бролена. Но он жил сегодня и не имел права спорить с этим фактом.

Орегон опять вовлек его в неудержимый вальс сменяющих друг друга времен года, и Бролен, — постаревший, уязвимый в своей искренности — снова окунулся вглубь озер и холодных рек. Он не излечился от ран, просто набрался сил, вдыхая порывы пустынного ветра и проникаясь мудростью истории. Смирился и нашел такой ответ: перестать быть никем.

— Я стал частным детективом, чтобы расследовать преступления, а это я умел лучше всего. Забавно, что у меня талант разбираться в психологии преступников. Я решил не закапывать его в землю и помогать тем, кому он мог бы пригодиться. Полагаю, нет ничего худшего, чем узнать однажды, что тот, кого любишь, вдруг исчез. Потому-то я и занимаюсь исключительно делами, связанными с пропажей людей. Многие из них просто сбегают, иногда причиной бегства становятся преступления. Я приношу их семьям ответы, пусть даже самые тяжелые из возможных, но никогда не оставляю их в неведении.

Допив, он посмотрел на Аннабель. Она глядела на него отстраненно, чуть приоткрыв рот. Несколько раз моргнув, она, казалось, вспомнила, где находится.

— Что сказать. Я…

Слова застыли у нее на губах. Ей хотелось рассказать ему о множестве вещей, доверить свою боль, насытиться его пониманием, его дружбой. Рассказать о Брэди, ее пропавшем супруге, о дрожи, пронизывающей ее тело каждый раз, когда хлопает дверь, о безумной надежде на то, что это — он, об одиноких ночах и жизни в ожидании, преграждающей ей дорогу к чему-то иному. В словах Бролена и в ее собственных ощущениях было что-то общее, однако Аннабель понимала, что не сможет открыться до конца.