Книга Изольда Извицкая. Родовое проклятие - Наталья Тендора
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вот именно по этому пути нужно было идти. Сегодня я даже благословение имею от церкви на лечение больных, а брата тогда не спасла… Сейчас я знаю, что обладаю неким даром. Узнала я о нем так: у дочки моей подружки заболела дочь. Они и в больнице лежали, и всех врачей обошли… А с девочкой все хуже и хуже, умирает. Пришли к нам, и я над ней почитала молитвы. И ребенок поправился! Так я узнала, что могу помогать людям. Когда у другой подружки племянница тяжело болела, я молитвами вылечила и ее. Сходила в церковь. Призналась батюшке на исповеди, что молитвами спасла несколько детей. И получила от него господне благословение. Могу на глаз определить болезни человека, наведенную на него порчу. Человека видно, когда он больной. Когда человек сам не свой, в лежку лежит, не знает, что с ним творится, — это на него напускается… С таким человеком всегда должен быть поясок, на котором с одной стороны — «живые помощи» (они отгоняют все), а на другой — воскресная молитва (она изнутри спасает). Его нужно всегда с собой носить в кармашке, воскресной молитвой внутрь, и дорожную иконку при себе иметь. Молиться Богородице, призывать Ее себе в помощь. Она всесильная. Поможет.
Переписка попала ко мне после смерти брата, в 1973 году. Я поехала и контейнером забрала из Ленинграда все его вещи. И этот «сейф» тринадцать лет не трогала. Потому что у нас так было заведено: не твое — не трогай. И я в него не лезла. И вот только когда ко мне из музея пришли, я открыла и всю эту переписку обнаружила. Какие поэтичные письма! В каждом из них бьется нерв этой удивительной любви. Видимо, переписка не зря выжила, пережив полвека, дошла до наших дней. Как часто сегодня приходится слышать, что настоящей любви больше нет. Те, кто так говорит, пусть прочтут эту переписку — поймут, что ошибаются…
Изольда была очень душевной, жизнерадостной, хохотушкой. В ней бурлила жизнь. Словом, необыкновенной души человек. В этом они со Славой друг другу необыкновенно подходили. Оба были такими лучистыми, солнечными людьми. Помню, как они гуляли вечерами-ночами, пропадали на реке. У него осталось много вечерних и ночных фотографий, сделанных во время этих прогулок на берегу. Когда они расстались, Слава попросил ему все вернуть. Так у него оказались и его собственные письма, отправленные Изольде. Жаль, что оба так рано ушли из жизни… Теперь вот уже и моя внучка учится на журналиста, значит какие-то Славины гены проявились и в ней.
Начинал брат ассистентом оператора на картине «Укротительница тигров», а на картине «Два капитана» стал главным оператором. «Даурию» снимал только первую серию — ему уже нельзя было никуда выезжать, у него и от врачей была соответствующая справка. И все же он пришел на «Ленфильм», никого не поставив об этом в известность, попросил дать ему сделать документальный фильм «Москва». Хотел после съемок успеть заехать домой. В конце мая фильм был закончен, он снял его всего за неделю, хотя на работу выделили месяц. Мне он прислал телеграмму о том, что находится в Москве, на съемках. Я получила ее где-то 8 мая. А числа 12-го пришло от него последнее письмо, где он писал: «Скоро мы с тобой, Галка, увидимся, не так, как в прошлом году». Он имел в виду 72-й год, когда я заезжала к нему на майских, а ему было плохо, он сознание терял. И когда он это письмо опустил в почтовый ящик, с ним, наверное, и случился очередной приступ — он упал без сознания.
Умер Слава 15 июня 1973-го, пережив Изольду на два года. Потом, когда я ездила его забирать, заходила на «Мосфильм». И Октябрина, которая там работала и принимала все только что отснятые картины на просмотр, мне рассказывала, что, когда он пришел сдавать свой последний фильм, был какой-то сам не свой, что-то с ним было не так… Больше на студии его никто не видел. А письмо как раз пришло, подписанное той датой, когда он сдавал киноленту. Он опустил, а я его получила 12 июня. И пока не было от него никаких вестей, словно предчувствовала что-то, места себе не находила. Я приходила на работу, а в голове пульсировала только одна мысль: «Со Славой что-то случилось, со Славой что-то случилось…» А он в ту пору неделю лежал в Бабушкинской больнице — 8-го июня поступил и находился там до 15-го, так написано в заключении. Если бы у него не было перелома свода черепа, как написано в документе, если бы он не упал и не стукнулся о бордюр, я бы еще, возможно, успела его застать в живых…»
Сентябрь 1952 г.
3/IХ
Славонька, здравствуй!
…
Главное, Славка, ты ужасно гадостный. Нет! Не просто гадостный, а ужасно. Потому что если говорят о чем хорошем, то для меня все это связано только с тобой. Вот с 9 утра до 11 ч. У нас была пантомима. И играли нам отрывки из балета Чайковского «Ромео и Джульетта». Так там есть тема любви Ромео к Джульетте. Знаешь, Славка, я ревела. И опять в глазах ты — ты… Гадостный. А когда было мастерство, то Б. В. читал «Спутники» В. Пановой. И читал не саму повесть, а инсценировку, которую составил муж В. Пановой. Замечательная вещь. Главное, там такие моменты, которые были у нас с тобой. Особенно там мне близка Лена, которая любит сильно своего мужа. Она вот его любила, она была молодая, красивая, и он ее любил. Когда они расставались (он уходил на фронт), то он говорил: «Что ты тут будешь делать без меня, маленькая моя?» — А мы говорили то же самое, но про себя каждый. Это очень верно. Но она его сильно любила по-настоящему, а он ее нет, хотя и уверял ее в любви, — это выяснилось позже. Он на фронте встретил другую женщину и женился. Объяснился тем, что у него прошел угар. СЛАВКА! Я очень боюсь, что с тобой случится то же самое. Очень! Потому что больно что-то на них у нас похожи отношения. Да!..
* * *
4/IХ.52 г.
Славка! Родной ты мой.
Сколько сегодня у меня слез радости: Маша пошла в деканат и выносит мне 2 — понимаешь два!!! твоих письма.
…
В общем, читала твои письма, сидя на столах в конце коридора, и плакала. Я ожидала твоих писем, но не знала милый, какие они будут, не знала…
Поэтому они для меня явились неожиданными и чудесными.
Вдруг подходят ко мне ребята (Пархом и Данка): «Чего ревешь?»
— Да нет, говорю, это «я смеюсь».
— Что-то не похоже.
А потом Пархом выхватил письмо, но я ему сказала, что это не для тебя, и он понял все, сразу отдал.
Только, говорит, пригласи меня обязательно на свадьбу. Подарю тебе четверть водки с соской.
А потом подошел Генка, этот не уговаривал (я их ужасно прогоняла), а подошел к Пархому и велел уйти.
— Но она же плачет…
— Не надо! Это она от счастья, ведь правда, Извеныш.
Генка серьезный, он все понимает.
…
Славонька! Никогда не нужно жалеть о том, что прошло. У нас будет лучше в бесчисленное множество раз, уверяю тебя, потому что я тебя очень люблю.
…
Зачем ты сомневаешься еще в том, что то, что родилось в Облсовете, — это не настоящее. Ведь ты сам знаешь мои мучения.
