Книга Мальчик на вершине горы - Джон Бойн

– Петер! – гневно воскликнула Ева. – Разве я не просила тебя не бегать в доме?

– Меня Фюрер ждет, – выпалил Пьеро, пытаясь освободиться.

– Он тебя звал?

– Да.

– Ну хорошо. – И она взглянула на часы на стене. – Только не задерживай его долго, ладно? Скоро подадут ужин, а я хочу, чтобы он сначала послушал новые пластинки. Музыка всегда способствует его пищеварению.

Пьеро, быстро обогнув ее, постучал в большую дубовую дверь и подождал, пока голос изнутри не разрешит войти. Он притворил за собой дверь, твердым шагом приблизился к столу, прищелкнул каблуками, как делал уже тысячу раз за последний год, и отсалютовал – от этого он сам себе всегда казался очень важным человеком.

– Хайль Гитлер! – крикнул он во весь голос.

– А, вот и ты, Петер. – Фюрер закрыл авторучку колпачком и обошел стол, чтобы взглянуть на Пьеро. – Наконец-то.

– Прошу прощения, мой Фюрер. Меня задержали.

– Как это?

Пьеро замялся на секунду.

– Ну, просто заговорили со мной во дворе, вот и все.

– Заговорили? Кто заговорил?

Пьеро открыл рот, слова уже готовы были сорваться с языка, но он вдруг испугался их произносить. Он не хотел, чтобы тете досталось, но, с другой стороны, сказал он себе, это ведь она виновата, она не передала вовремя, что его ждут.

– Ладно, неважно, – Гитлер махнул рукой, – главное, ты здесь. Садись, пожалуйста.

Пьеро сел на краешек дивана, очень прямо, а Фюрер – напротив него в кресло. В дверь зацарапали собачьи когти, Гитлер кивнул в ту сторону и произнес:

– Можешь ее впустить.

Пьеро спрыгнул с дивана и распахнул дверь; Блонди вбежала в комнату, увидела хозяина, улеглась у его ног и устало зевнула.

– Хорошая девочка, – похвалил Гитлер и наклонился погладить собаку. – Вы играли на улице?

– Да, мой Фюрер.

– И во что?

– Она носила апорт, мой Фюрер.

– Ты замечательно ладишь с ней, Петер. Мне вот никогда не удавалось добиться от нее такого послушания. Не получается у меня быть с ней строгим, вот в чем беда. Слишком уж я мягкосердечен.

– Она очень умная, так что учить ее нетрудно, – сказал Пьеро.

– Да, это умная порода, – согласился Гитлер. – Ее мать тоже отличалась сообразительностью. А у тебя когда-нибудь была собака, Петер?

– Да, мой Фюрер, – ответил Пьеро. – Д’Артаньян.

Гитлер улыбнулся:

– А, знаю. Один из трех мушкетеров Дюма.

– Нет, мой Фюрер, – возразил Пьеро.

– Нет?

– Нет, мой Фюрер, – повторил мальчик. – Три мушкетера – это Атос, Портос и Арамис. А Д’Артаньян просто… просто их друг. Хотя тоже мушкетер.

Гитлер еще раз улыбнулся.

– Откуда такие познания? – полюбопытствовал он.

– Моя мама очень любила эту книгу, – сказал Пьеро. – И назвала его так еще щенком.

– А какой он был породы?

– Не знаю. – Пьеро наморщил лоб. – Всего понемножку, я думаю.

Лицо Фюрера выразило отвращение.

– Я предпочитаю чистопородных собак, – изрек он. – А знаешь ли ты, – и он хмыкнул, поражаясь абсурдности этого обстоятельства, – что один тип из Берхтесгадена спросил меня как-то, нельзя ли скрестить его дворнягу с моей Блонди? Просьба столь же омерзительная, сколь и наглая. Я бы никогда не позволил моей красавице портить свою благородную кровь, путаясь с какой-то грязной тварью. А где сейчас твоя собака?

Пьеро хотел было рассказать, что Д’Артаньян после смерти его мамы живет у мадам Бронштейн и Аншеля, но вспомнил предостережения Эрнста и Беатрис о том, что нельзя упоминать имя друга при хозяине.

– Он умер, – проговорил Пьеро, глядя в пол и надеясь, что по его лицу нельзя догадаться об обмане. Плохо будет, если Фюрер поймает его на лжи и перестанет ему доверять.

– Я обожаю собак, – продолжал Гитлер, не выразив соболезнования. – И главным моим любимцем был маленький черно-белый джек-рассел-терьер. Во время войны он дезертировал из британской армии и перешел на сторону Германии.

Пьеро глянул скептически: собака-дезертир? Не слишком правдоподобно. Но Фюрер, улыбнувшись, погрозил ему пальцем:

– Думаешь, Петер, я шучу? Ничего подобного, уверяю тебя. Мой маленький джек-рассел – я назвал его Фухсль, что значит Лисичка, – был у англичан чем-то вроде талисмана. Эти жестокосердные люди имели привычку держать при себе в окопах всяких собачек. Использовали как связных или для предупреждения о бомбах – собаки ведь слышат их приближение гораздо раньше, чем люди. Эти собаки спасли множество человеческих жизней. А еще они способны учуять хлор или горчичный газ и дать знать об этом хозяевам. Так или иначе, малыш Фухсль как-то ночью выбежал на нейтральную полосу – это было… погоди, дай-ка вспомнить… в 1915-м, кажется, – благополучно пересек линию огня и, прямо как акробат, спрыгнул в траншею, где сидел я. Можешь в это поверить? Упал прямо мне в руки и с тех пор целых два года не отходил от меня ни на шаг. Самый верный и преданный друг – людей таких я не встречал.

Пьеро представил песика, который бежит через поле боя и уворачивается от пуль; его маленькие лапки оскальзываются на оторванных руках и ногах и выпущенных кишках. Он раньше слышал обо всех этих ужасах от отца, и сейчас его затошнило.

– А что с ним случилось? – спросил Пьеро.

Лицо Фюрера потемнело.

– Я лишился его, и виной тому отвратительнейшее воровство, – тихо ответил он. – В августе 1917 года на железнодорожной станции под Лейпцигом один рабочий предложил мне за Фухсля двести марок, но я сказал, что не продам даже за сумму в тысячу раз больше. Но перед отправлением поезда отлучился в уборную, а когда вернулся, Фухсля, моей милой лисички, уже нигде не было. Его украли! – Фюрер, скривив губу, тяжело выдохнул через нос и даже привзвизгнул от ярости. Прошло двадцать лет, а он, очевидно, все еще не мог смириться с этой кражей. – Знаешь, что я сделаю, если вдруг встречу мерзавца, который лишил меня моего маленького Фухсля?

Пьеро мотнул головой. Фюрер наклонился к нему и знаком велел приблизиться. Затем поднес руку к уху мальчика, шепотом произнес три четкие короткие фразы и, со странным подобием улыбки на лице, откинулся в кресле. Пьеро тоже откинулся на спинку дивана. Он молчал. Посмотрел вниз на Блонди; та открыла один глаз и глянула на него, умудрившись не пошевелить ни единым мускулом. И как бы Пьеро ни любил бывать с Фюрером, как бы ни любил чувствовать себя важным и нужным в его присутствии, но сейчас ему хотелось только одного: снова оказаться во дворе с Блонди, забрасывать палку в лес и бежать, бежать, бежать со всех ног без оглядки – играть, резвиться. Спасаться.

– Но хватит о грустном, – сказал Фюрер и трижды хлопнул по подлокотникам кресла, показывая, что пора сменить тему. – У меня есть для тебя подарок.