Книга Клад адмирала - Валерий Привалихин

– От движка работает, – сказал Засекин. – Сейчас заведу.

Он исчез, и некоторое время спустя вспыхнула лампочка. Зимин без особой надежды включил телевизор. К удивлению, экран ожил, засиял многоцветием, звук наполнил комнату. Зимин сел в кресло перед телевизором в ожидании Засекина.

Он появился нескоро. Зато объявил, что уже собрал, подготовил поклажу, которую возьмут с собой, и теперь можно отдохнуть. Зимин пошел взглянуть, что же собрано‑подготовлено.

В ярко освещенном холле нижнего этажа на полу валялся набитый под завязку мешок. Один‑единственный.

– И это все? – спросил удивленно‑разочарованно Зимин.

– Хватит, поди… До другого раза…

– Эх, Николай Григорьевич, другого раза может не быть. Хозяева всего этого, – Зимин повел рукой вокруг, – объявятся.

– Да ну…

– Что да ну? От испуга они уже оправились, будь уверен. Просто некогда, другим заняты.

– Шары бильярдные разве что еще взять? Василий говорит, из слоновой кости. Дорогие.

– Шары, – усмехнулся Зимин. – Пусть и шары. Но и ковры, аппаратуру, белье…

– Посуда в столовой хорошая, – подсказал Засекин.

– Ее тоже. – Зимин кивнул. – Спрятать есть где близко?

– Может, в избушке путейцев? – предложил Засекин.

– Это где?

– За речкой, в березовом колке. Магистраль поперву тут готовились вести…

– Годится, – одобрил Зимин. – Вытряхивай одеяла‑перины. Телевизоры в них упакуем.

…До полуночи носили изо всех уголков невостребованного жилища, складывали в холле нижнего этажа то, что наметили переместить в домик путейцев.

В одной из комнат Зимин обнаружил за шкафом батарею валяющихся порожних бутылок, покрытых слоем пыли и затканных паутиной, и среди бутылок – книгу. Сдунул с обложки пыль, раскрыл. «Глубокоуважаемому Владимиру Митрофановичу Зюзюкину от автора с благодарностью и пожеланиями крепкого здоровья». Стояла подпись и дата пятилетней давности.

Зимин полистал книгу, прочитал в одном, в другом месте по полстранички. Судить по отрывкам – неплохо написано.

Не было сомнений, что Зюзюкин – один из наезжавших сюда на отдых в не столь давние времена.

«Сдалась ему твоя книга, не удосужился даже заглянуть, что ты там пишешь. И за что ты ему так пылко благодарен, „глубокоуважаешь“?» – мысленно вел разговор Зимин с неведомым ему провинциальным писателем.

Он решил взять книгу с собой. Ударил, чтобы получше сбить насевшую пыль, книгу об ладонь. Свернутый вчетверо лист мелованной бумаги выпал из книги на пол. На одной стороне листа, кроме оттиснутого типографским способом герба СССР и под ним в две строки «ВЦСПС. Областной совет профессиональных союзов», – больше ничего. На другой было набросано скорописью и с сокращениями от руки:

Список на получение а/м:

1. Е. А. – ГАЗ‑32029 «Волга».

2. А. А. – _′′_

3. Тап. В. К. – Жиг. – «девятка».

4. Тап. П. В. – Жиг. – «9‑ка».

5. Т. Н. С. – _′′_.

6. Верет. Н. Т. – «Нива»…

В «Списке» значилось двенадцать претендентов на легковые машины.

«Тоже исторический документ…» – Зимин чертыхнулся, сунул в карман бумажку.

По этой, или подобной бумажке, возможно, вычислили братья Засекины хозяев тайного жилища. Хотя не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы и без бумажки догадаться.

В ничейном пока доме много еще чего оставалось, той же мебели, однако всего не увезешь.

Освещая себе путь фонариками, перевозили на двух лошадях поклажу в путейский домик.

Возвращаясь налегке после второй ходки, Зимин в траве наткнулся на вертолетные колеса, сломанный винт и лопасть. После этого перестало быть загадкой, как в этот заболоченный, бездорожный уголок завозили строительные материалы, рабочих, как попадали сюда хозяева…

Управились, легли вздремнуть перед дорогой близко‑близко к рассвету. Зимин и тут, хоть сильно устал, не мог сомкнуть глаз. Думал, почему так легко согласился открыть тайну, показал заимку Засекин. Конечно, наивно было думать, будто застал конюха врасплох. Старый таежник мог найти тысячу способов избежать его компании, не посвящать в свои секреты. Дело здесь, скорее, в том, что простой русский человек деревенский конюх Засекин, привыкший жить с людьми по правде и по совести, тяготился своим секретом, втайне мучился вопросом, правильно ли поступает, увозя с заимки – хотя бы и для благих целей – не принадлежащее ему добро? Брат‑пасечник, посоветовав держаться подальше от бесхозного дома, отказался тем самым быть ему судьей, и ему нужно было чье‑то авторитетное мнение. Таковым конюх, вероятно, и счел его, Зимина, мнение.

Другой причины причащения к тайне Зимин не находил…

Тихонько, как в прошлую ночевку, шуршала о галечник, утекая, вода глухоманной речушки, прорисовывались на фоне усыпанного звездами неба верхушки могучих елей.

Глядя на чуть покачивающиеся макушки, на высокие ясные звезды и невольно вспоминая вчерашний и нынешний дни, Зимин подумал, что здесь, на крохотном участке тайги между Пихтовым и засекинской пасекой, в сущности спрессована, уместилась если не вся история государства российского за последние три четверти века, то такая ее часть, по которой можно вывести, определить целое. В сущности при всей кажущейся нелепости, безрассудности затеи можно поставить в один ряд и залп «Авроры», и концентрационный лагерь «Свободный» с полубезумным охранником‑доброхотом, и разбитую Градо‑Пихтовскую церковь, и тайную заимку, куда слеталось на отдых начальство, скорее всего областное, и интернат для убогих детишек, которых обкрадывает медперсонал, – затея эта окажется не столь уж бесплодной и абсурдной. Другое дело, явления эти на порядок, на много порядков выше или ниже одно другого, смотря с какой стороны вести отсчет, – но явления, тесно между собой связанные.

С недоумением думал он, как человек, однажды проснувшись, решает вдруг, что он призван освободить ни больше ни меньше – человечество? Как в голову отдельному человеку приходит, что он живет праведно и правильно, а страна – глупо, нуждается в его спасении? Да в ладу ли с рассудком такой человек?

Зимин вспомнил, как прошлой весной стоял на Тихвинском кладбище в Санкт‑Петербурге у могилы Достоевского. Проходила осматривавшая некрополь немецкая группа. «Hier ruht die sterbliche Überreste des genialen Menschen des russischen Landes Fjodor Michailowitsch Dostojeuwsski. Seine Romane „Verbrechen und Strafe“, „Brüder Karamasoff“, „Dämonen“ sind weltderühmt. Auf dem Grab des großen Schriffstellers liegen immer die lebenden Blumen»[21], – проговорила быстро гид‑переводчица, переходя к другой могиле.