Книга Плененная Иудея. Мгновения чужого времени - Лариса Склярук

– Тебе уже лучше. Я рада.

– Я изумлен, что ты не сон, привидевшийся мне в моем горячечном бреду.

– Нет, – легко засмеялась девушка, и глаза чуть лукаво блеснули. – Я Бина, дочь Амрама.

– Иудейка? – протянул Валерий, вглядываясь в лицо девушки, непроизвольно сравнивая рисунок ее лица с врезавшимся ему в память видением и удовлетворенно находя, что память его не обманула.

Красота девушки при свете дня была более нежной, одухотворенной, не столь загадочно сумрачной, как показалось в бреду, но столь же изысканно прекрасной. Длинные густые волосы, рассыпанные по плечам и дивной шее. Томность, грация и чувственность. Совершенное это творение приводило в восторг.

– Бина, – медленно проговорил он незнакомое имя, привыкая к нему. Имя короткое, звонкое, летящее. – Бина. Я стоял на берегу подземной реки, я видел, как подплывает лодка с Хароном, я готовился отплыть. Твое появление вырвало меня из лап преисподней. Почему ты спасла меня, римлянина?

– Тебя спас Ионатан, – ушла от ответа Бина.

– Ионатан. Первый раз слышу это имя, – устало проговорил Валерий.

Для его ослабленного сознания даже такой небольшой разговор был чрезмерным усилием. Он словно уже исчерпал свои силы, с трудом приподнимая тяжелые веки.

Солнечный свет, пробивающийся сквозь сплетения ветвей, ложился на лицо девушки, скользил по упругой коже, сверкал искрами в черных, больших, чуть раскосых глазах, запутывался в длинных кудрях. Легко касаясь тела мужчины, Бина умело меняла повязки на ранах, осторожно стараясь не причинить боль, снимала старые и прикладывала новые, щедро пропитанные соком алоэ. При этом она негромко говорила, и глубокий голос ее звучал певуче и усыпляюще.

Валерий то открывал глаза, стремясь не потерять видение девушки, то, утомленный, закрывал их и, убаюканный певучими словами, видел в полусне далекий Рим. Залитый солнцем Форум, иудеев, опечаленных отказом императора Нерона, дерзкого грека, преградившего им дорогу, лица прохожих, ожидавших продолжения недостойного представления. Его самого, молодого римлянина в белой тоге, неспешно спускающегося со ступеней базилики и вступающегося за иудеев. Такого важного, преисполненного глуповатой высокомерной гордости, словно сам грозный Рим в его лице навел порядок и погрозил расшалившемуся. Смешно.

Валерий вновь открыл глаза:

– Да-да. И с ними был еще мальчик, подросток.

– Ионатан.

– Так вот почему мне показалось странно знакомым лицо мужчины, виденное мною ночью.

Для Ионатана навсегда осталось загадкой, почему незнакомый римлянин вступился за них. Но Валерий вполне отдавал себе отчет в своем поступке, причиной которого была неприязнь к грекам. И связана эта неприязнь была с давними воспоминаниями, с оскорбительными действиями, которые позволил по отношению к мальчику именно грек, его учитель Демохар.

Вечно подвыпившему отцу было безразлично образование Валерия, но Терция, напротив, была заинтересована в престижном, как в знатных семьях, образовании единственного сына. Конечно, можно было отправить мальчика в школу, но, зная суровые нравы драчливых учителей, безжалостно наказывающих своих питомцев связками прутьев, плетками из кожаных полос, а то и просто линейкой, Терция решила нанять мальчику, хоть это было и значительно дороже, частного учителя, грамматика по имени Демохар. Грамматик должен был научить Валерия толково и изящно говорить и писать.

Не прошло и нескольких недель после появления Демохара в доме, как его охватила преступная страсть к красивому десятилетнему мальчику. Если в Греции любовь к мальчикам считалась мужественной и пользовалась уважением, то в Риме она была культурно чужеродной, имела отрицательный, даже оскорбительный характер. Это не значит, что в Риме однополой любви не было. Напротив, но она была уделом и даже прямой обязанностью рабов и проституток. Свободнорожденный мальчик был табу, его совращение каралось смертью. Но Демохар совершенно потерял голову.

В один из дней Валерий сидел рядом с учителем на мраморной скамье во дворе дома. Тихо журчал фонтан. Приторно-сладко пахли лилии. Строя свое обучение, как того требовали правила, на объяснительном чтении классических авторов, Демохар читал стихи Гомера. Читал несколько театрально, видимо упиваясь своим звучным голосом, но при этом вполне вдохновенно, и Валерий внимательно слушал.

Как вдруг, словно под воздействием своего вдохновения, грамматик начал поглаживать Валерия по тонкой ребячьей шее, затем как бы невзначай рука прошла по спине мальчика и съехала на ногу. Теперь рука поглаживала бедро, постепенно продвигаясь на его внутреннюю сторону. Мальчик был спокоен. Он не ежился и не вздрагивал. Когда грамматик уже откровенно погладил мальчика по внутренней стороне бедра, Валерий поднял голову и посмотрел мужчине в глаза. Взгляд мальчика был прозрачен и смел. У Демохара не хватило ума и интуиции расшифровать этот, казалось, ясный взор, хотя он и почувствовал некоторое беспокойство, которое, впрочем, быстро отогнал.

Валерий встал и прошел на кухню выпить воды. На кухне никого не было. Мальчик взял большой нож, спрятал его под драпировкой одежды и вернулся к учителю.

Демохар сидел боком, вальяжно откинувшись на скамье. В его левой руке был развернутый свиток, а правой он жестикулировал, читая текст. Полное белое лицо светилось довольством, круто завитые волосы подрагивали при каждом движении, так же как выдвинутое вперед жирное колено.

Ни слова не говоря, Валерий приблизился к сидящему и, выхватив оружие, ударил обидчика. Удар ножа пришелся на кость бедра и, соскочив, сильно вспорол кожу на боку. Рана была неопасной, но Демохар побледнел как полотно. Молчаливая решительность мальчика ужаснула и устрашила его. Он зажал рану куском своей хламиды и бросился вон из дома.

Валерий спокойно вымыл нож в бассейне и вернул его на место. Своего он добился. Перепуганный реакцией мальчика, Демохар в тот же день покинул Рим. Причины бегства, как и место нового проживания грамматика, никто не узнал. Правда, некоторое время ходили слухи, что из-за какого-то бесчестия он удалился на Сардинию, но подтвердить достоверность слухов никто не мог.

Валерий не стал жаловаться и вообще упоминать об этом. Почему? Да потому, что понимал, что наказание совратителя не спасет его, Валерия, от оскорбительного пятна, что оно будет на нем всю жизнь. Он, страстно желающий стать военным, знал, что все мечты его будут разбиты. Ведь даже Гая Юлия Цезаря всю жизнь преследовало подобное позорное пятно. Несмотря на исключительные таланты Цезаря, способствующие его политической карьере, легионеры продолжали называть его, разумеется за глаза, Царицей Вифинской, намекая на оплошность, совершенную Цезарем в двадцатилетнем возрасте.

Никаких шуток над собой Валерий стерпеть бы не смог. Неприязнь к грекам осталась на всю жизнь. Впрочем, как у большинства римлян, восторгавшихся греческой культурой и презиравших ее носителей.

Сраженный слабостью, Валерий заснул. Бина еще некоторое время сидела рядом. Ухаживая за раненым, обтирая прохладной водой его пылающее лицо, осторожно меняя повязки на ранах, поднося к сухим воспаленным губам чашу с молоком, она чувствовала, как постепенно меняется ее отношение к этому человеку, как милосердие перерастает в иное чувство. И оно, это чувство, вызывало в ней тревогу. Наконец, глубоко вздохнув, Бина поставила рядом с раненым тарелку с мягкими кусочками овечьего сыра, перемешанными с инжиром, чашу с молоком и неслышно исчезла. Прошуршали ветви ракитника, легкие шаги затихли вдали. Звонко пели птицы, жужжали жуки. Но раненый ничего не слышал. Он спал.