Книга Ра - Тур Хейердал

Вечерело, когда мы выехали на высокий утес, с которого открывается великолепный вид на восточный берег озера Звай и два ближних острова. На утесе стоял дощатый домик и большая палатка – шведская миссионерская поликлиника. Заведовала поликлиникой медицинская сестра, но она уехала в отпуск в Швецию, и мы застали только сторожа, живущего с семьей в шалаше по соседству. Он позволил нам разместиться в палатке.

От подножия утеса на юг и на север тянулись камышовые заросли, а на воде в лучах вечернего солнца поблескивало желтое зернышко: папирусная лодчонка возвращалась на свой остров.

День угас быстро, как и должно быть в восьми градусах от экватора. И тотчас начался спектакль. На деревьях тараторили обезьяны. Грузные бегемоты выбирались на берег и шли лакомиться кукурузой на поля. Все ближе и ближе скулили и выли гиены. Откуда-то с озера доносилась далекая барабанная дробь. Из палатки были видны костры на островах. Асеффа объяснил, что это копты готовятся встретить свой праздник маскал. Я вышел, чтобы полюбоваться всей панорамой, и у самых дверей наткнулся на две темных фигуры с копьями. Это сторож с одним из своих родичей пришел спросить, не хотим ли мы посмотреть на гиен, которые нашли околевшего мула и устроили пир.

Мы крадучись вошли в рощу. Где-то впереди звучали дикие вопли, тявканье, рычание, щелкали челюсти. В кустах со всех сторон сверкали, словно стоп-сигналы, бдительные глаза гиен. Но стоило мне включить фонарик, и обладатели глаз беззвучно улетучились, как будто по волшебству. Видно только лежащую на земле истерзанную тушу. Выключаю фонарик и жду. Опять кругом пара за парой вспыхивают глаза, опять зверье воет, скулит и рвет мясо, трещат кусты и сучья. Зажигаю фонарик... Половины туши как не бывало, осталась только передняя часть, да и та разодрана на куски. Мы поискали в кустарнике, идя по кровавым следам, но задние ноги мула канули в ночь.

На другое утро мы спустились к озеру. Маленькое кукурузное поле у подножия утеса подверглось за ночь основательному опустошению, вторгшийся сюда бегемот сжевал не одну сотню початков. Мы застали хозяина, когда он разгонял обезьян, которые задумали доесть то, что осталось после вылазки озерного исполина.

Вдали показалось несколько маленьких папирусных лодок, они шли от островов прямо к нам. Мы стояли там, где расчищенный в папирусе проход от причала встречался с тропой, спускающейся сверху. У нас были припасены топоры, веревки и два толстых сука в рост человека. Мы задумали один план и ждали, когда подойдут лодки.

Вот и они. Похожи на чадские: корма обрезана прямо, только нос заострен и изгибается кверху. Правда, совсем маленькие, на одного человека.

Островитяне пересекли озеро для меновой торговли с галла. Один привез буроватое кукурузное пиво в кувшине и в калебасе. У другого была свежая рыба. Подошел третий и начал вытаскивать свою лодку на берег. Мы перехватили их и предложили сделку. Взяв напрокат все три лодки, мы поставили их рядом и связали вместе. Только так можно было осуществить наш план и попасть на острова, к людям племени лаки. На всем озере Звай лишь они делают лодки, притом такие маленькие, что никто посторонний не может воспользоваться ими, чтобы проникнуть в древнее пристанище этого племени.

Лаки не состоят в родстве с галла, обитающими на берегах Звай. Галла – типичные африканцы, кормятся земледелием и скотоводством, они прочно приросли к суше, им в голову не приходило связать лодку или плот, чтобы выйти на озеро. А в жизни лаки папирусная лодка играет важную роль, ведь они не только земледельцы, но и рыбаки, и торговцы. Несмотря на черную кожу, лаки не негроиды, у них, как у большинства эфиопов, узкие лица, четкий рисунок которых наводит на мысль о жителях библейских стран. Как и монахи озера Тана, они пришли из области верховий Нила и принесли с собой искусство строительства лодок из папируса. Уже в 1520-1535 годах, они, спасаясь от гонений, после долгого странствия достигли Рифт-Валли и уединились на глухих островах озера Звай со всеми своими церковными сокровищами и древними коптскими рукописями. Мне говорили, что рукописи сохраняются до сих пор, ведь галла ни разу не смогли проникнуть на острова, несмотря на четырехвековую вражду с лаки. Правда, в последние годы розни пришел конец, наладилась меновая торговля, некоторые семьи лаки даже перебрались на берег, но по-прежнему на озере делают только такие лодки, что на них кроме гребца может поместиться от силы один человек. Да и то он рискует перевернуть тонкую связку папируса, если не будет сидеть тихонько, вытянув ноги вперед или свесив их по колено в воду.

Вот почему мы смотрели с торжеством на свое произведение – устойчивый плот из трех связанных вместе лодок. Мы уже собрали снаряжение и хотели занять места на плоту, чтобы переправиться на заманчивые острова, когда увидели, что один из лодочников потихоньку развязывает узлы. Объяснив Асеффе, что он пришел за дровами для большого праздничного костра, но теперь вспомнил, что самые хорошие дрова не здесь, а в другом месте, островитянин учтиво попрощался с нами и поспешно удалился на одной трети нашего тримарана.

Лишь под вечер нам удалось наконец зазвать еще одного лаки. Он шел вдоль камышей, забрасывая в воду небольшую сеть, и чуть не всякий раз в его сети трепетало живое серебро. Мы купили весь улов, двадцать одну тулуму с нежнейшим мясом, испекли на углях по рыбе на человека, а остальное вернули рыбаку. В нашу сделку с ним входил также прокат лодки, и на этот раз мы поспешили отчалить, как только связали плот. Он легко выдерживал вес троих пассажиров и кинокамеры с треногой, и Асеффа нерешительно присоединился к нам, когда я напомнил ему, что мне понадобится переводчик.

Берег был оторочен густыми зарослями низкого камыша, но папируса мы здесь не увидели. Небольшая волна заставила всех взяться за весла. Постепенно берег озера ушел вдаль, а над нами поднялись зеленые холмы ближайшего острова. Между деревьями на склонах отчетливо различались живописные круглые хижины из соломы. В это время из-за мыса вышла маленькая лодчонка и направилась прямо к нам. Верхом на папирусе, спустив ноги в воду, сидел суровый человек в похожем на мундир костюме защитного цвета. Умело работая веслами, он развернул свою лодку и стал поперек нашего курса. Асеффа сообщил, что этот человек называет себя не то шерифом, не то шефом острова Тадеча и требует, чтобы мы предъявили ему документы, прежде чем он пустит нас на берег.

Асеффа спросил, нет ли у меня какой-нибудь официальной бумаги. Я достал из нагрудного кармашка написанное по-французски письмо норвежского министра иностранных дел, адресованное властям Республики Чад. Асеффа ни слова не знал по-французски, но это не помешало ему, стоя на плоту, торжественно произнести на языке галла долгую тираду, в которой я разобрал только поминутно повторяемое имя императора Хайле Селассие. Что уж он там сочинил, знают лишь сам Асеффа да шериф; во всяком случае суровый чиновник растерянно отдал честь, освободил нам путь задним ходом и возвратился к мысу, а мы взяли курс на ближайший залив.

Остров был изумительно красив. Яркая зелень, пологие холмы, аккуратные кукурузные поля... В заливе голые ребятишки удили рыбу, сверху спускались к причалу женщины с кувшинами на голове, в платьях из домотканой материи, навстречу им поднимался мужчина, неся на плече свою папирусную лодку. Кругом сновали куры, порхали красочные птицы. На открытом гребне холма примостилась чистенькая деревушка, горстка хижин с конической соломенной крышей, стены – из камня и обмазанного глиной плетня, расписанные незамысловатым узором. Около большинства хижин сушились на солнце остроносые лодки, где одна, где две, а то и три. Нас учтиво пригласила к себе в дом симпатичная супружеская чета и предложила свежего кукурузного пива айдар. Его звали Дагага, ее – Хелу. В доме было уютно и чисто.