Книга 1612. Все было не так! - Дмитрий Винтер

Борис Годунов продолжал попытки бороться с причинами, порождавшими массовые «разбои»: помимо репрессий против повстанцев, 16 августа 1603 г. он издал новый, более универсальный и на сей раз не допускавший каких-то территориальных или любых других исключений указ о предоставлении свободы тем холопам, чьи господа отказывались их кормить[185]. Но было поздно…

К тому же многие воеводы, ранее сосланные Годуновым в сибирские города, теперь выступали против него. Такими стали В.М. Рубец-Мосальский (в Путивле), Л.О. Щербатый и т. д. Первый, например, был послан воеводой в самый отдаленный угол тогдашней России – в Мангазею (северо-восток нынешней Тюменской области) только за дальнее родство с Романовыми («член семьи врагов народа»)[186]. Но и тех воевод, которые хранили ему верность, Борис ухитрился обидеть – например, раненного в бою с войсками Самозванца Ф.И. Мстиславского он отказался отпустить домой на лечение[187].

Вообще, Годунов в это время стал другим – подозрительным и жестоким даже по отношению к верным людям. Народу он теперь вообще не показывался. Просителей отгоняли от дворцового крыльца пинками и толчками, а начальные люди, зная, что до царя не дойдут их жалобы, безнаказанно совершали разные насильства и увеличивали вражду народа к власти[188].

При этом Борис, беспощадно казня (в том числе и очень жестокими способами) сторонников Лжедмитрия, так что всякий, кто осмеливался неосторожно говорить о спасшемся царевиче, подвергался жестоким пыткам и обрекался на мучительную смерть[189], в то же время проявлял нестойкость в борьбе идеологической: так, отправляя войска против Самозванца, Годунов официально объявил, что направляет их против… крымского хана, причем делалось это из опасений того, что многие ратные люди не захотят воевать с «Дмитрием». И в самом деле, на пирах в Москве уже пили за здоровье последнего, а воеводы П. Шереметев и М. Салтыков, действовавшие под Ливнами, якобы говорили, что «мудрено воевать с истинным государем»[190].

Кроме того, похоже на то, что и сам Годунов до конца не верил, что «царевич – ненастоящий». Это при том, что подавляющее большинство историков убеждены: сам Лжедмитрий свято верил в то, что он – истинный царевич. Так, после смерти Бориса в текст присяги его сыну Федору (составленный отцом еще при жизни) было вписано обязательство: «К вору, который называет себя князем Дмитрием (а не к «Гришке» или не к «Самозванцу». – Д.В.) не приставать»[191]. Ранее в письме к польскому правительству о Самозванце Борис пишет: «Хотя бы… был и подлинный князь Дмитрий Углицкий (т. е. Годунов допускает это. – Д.В.)… то он не от законной, от шестой жены»[192]. Однако мы уже выяснили, что и такой сын Ивана Грозного имел куда больше прав на трон, чем сам Борис. Кроме того, по мнению Л.Е. Морозовой, Годунов совершил ошибку, не уехав из Москвы на северо-запад (в Новгород, например) и не попросив помощи у шведского короля[193].

Как бы то ни было, через восемь месяцев после перехода русской границы, 20 июня 1605 г., Самозванец торжественно вступил в Москву. Борис Годунов умер еще 13 апреля, а царствование его сына Федора продолжалось лишь семь недель – 1 июня он был убит. К. Валишевский называет восстание против Годуновых «всенародным восстанием против Опричнины, внушенным отвращением и ненавистью»[194], и он во многом прав. Вместо зятя Малюты Скуратова на престоле сидел теперь его внук. Добавим, что, как мы уже говорили, Лжедмитрий в угоду москвичам отправил в почетную ссылку (воеводой в Новгород) племянника Малюты Скуратова Богдана Бельского, которого Федор вернул было в Москву[195].

Что касается Федора и его матери, то они были убиты не народом, а во время народного восстания против Годуновых кучкой заговорщиков, желавших выслужиться перед новым царем. С.М. Соловьев, опуская физиологические подробности (опустим их и мы), отмечает только, что Федора Годунова «убили самым отвратительным образом»[196].

Многие пытались обвинить в организации убийства Годуновых самого Самозванца (например, и А.С. Пушкин в своей трагедии «Борис Годунов» – как известно, она кончается тем, что именно после убийства семьи Бориса Годунова «народ безмолвствует» вместо того, чтобы кричать «Ура царю Димитрию!»). Н.М. Карамзин прямо называет первого Самозванца «убийцей непорочного Федора и благодетельной Марии» (которая, если верить Карамзину, старалась загладить преступления мужа благотворительной деятельностью)[197]. Однако факты этого не подтверждают. Сохранился письменный приказ Лжедмитрия «схватить всех Годуновых и их приверженцев как моих изменников и держать их в заточении до моего прибытия в Москву, дабы я мог каждого наказать, как он того заслужил, но больше пусть никто в Москве не шевелит пальцем (выделено мною. – Д.В.)»[198].

В завершение описания годуновской эпохи зададимся еще одним важным вопросом, который ставит В. Козляков: сам ли Годунов посеял семена русской Смуты? Кто виноват, что запуганные тиранией Ивана Грозного современники не могли говорить «встречь» (т. е. несогласно) своим государям даже тогда, когда подозревали что-то неладное (вспомним хотя бы осуждение Романовых, когда вся Дума боярская, не разобравшись еще в сути дела, на них «аки звери пыхаху и кричаху»)?[199]А народ, так быстро менявший симпатии и антипатии, – не в той же кровавой школе обучался?

И еще: едва ли можно повторить вслед за поляками-современниками, что Годунов был милостивым правителем для крестьян и тираном для бояр и шляхты[200], однако можно согласиться с В. Козляковым: Годунов сам по себе, может быть, был и не так уж плох, однако «дурная наследственность» (имеется в виду «школа» при дворе Ивана Грозного) сказалась на его царствовании[201]. Если так, то это лишний раз подтверждает: первопричина Смуты – то, что Иван Грозный сотворил со страной в опричные годы.