Книга Частное расследование - Фридрих Незнанский

Турецкий ощущал, что, попытавшись прояснить себе что-то с помощью этой дурацкой поездки к Навроде, он все запутал еще более — неимоверно и многократно. А надо было…

Что надо было?

Ничего! Плевать на все. Ведь он позавчера женился! Поехать отдохнуть — и точка. Подумать на свободе. Такое дело с лету не раскрутишь. Плевать на все. И отдохнуть.

Остановившись возле первой попавшейся телефонной будки, Турецкий вышел из машины, набрал свой собственный служебный телефон.

— Сережа, ты? — спросил Турецкий и в душе едва не сплюнул: кругом Сережи, с одним только что поговорил… — Да я ведь завтра улетаю, помнишь? С начальством я обо всем договорился. Приказ возьми в отделе кадров. Приготовь все бумаги по самоубийству… Моей свояченицы покойной с племянником. Ага. Что — не понял? Во-первых, я теперь не имею права этим делом заниматься — родственник как будто… А во-вторых, тут дело ясное. Да я подумал, вроде точка. Чего копать-то дальше? Сам понимаешь. Давай. Спасибо. Все!

Повесив трубку, Турецкий вдруг заметил, что держит кейс в руке.

«Эк как меня разобрало! — подумал он с досадой, садясь в машину. — Приклеился я прям к «лимону» этому!»

Кейс полетел на заднее сиденье, через плечо.

И все-таки, включая первую передачу, Турецкий не сдержался: все же кинул взгляд на заднее сиденье, куда бросил кейс. И даже сплюнул от досады, поймав себя на этом.

Приехав через полчаса на Истряковское кладбище, он сначала надумал заставить себя оставить кейс в автомобиле, но после передумал, взял с собой.

Знакомая дорожка, поворот, еще один.

Знакомое лицо на памятнике.

Считай теперь, что тесть ему достался хоть мертвый, но с большой причудой.

— Вот, Алексей Николаевич, — вздохнул Турецкий, обращаясь к фотографии на памятнике: — Прошу любить и жаловать: — Турецкий Александр Борисович, ваш зять. Так, что еще? А впрочем, вы же знаете, наверно… Вот деньги взял, точнее, взятку взял, под будущее, надо понимать. Теперь преступник я, как вам и обещал. Во жизнь собачья… Ничего в ней нет ни хорошего, ни прекрасного, ни… — он осекся, не решаясь продолжать, хотя трансляция над железной дорогой молчала, как могила. — Вот денежки принес вам показать… — Турецкий приоткрыл кейс и показал его содержимое памятнику. — Видал? Во сколько! И все мы их на днях без сожаленья прогуляем. С вашей дочкой и вашей внучкой.

По дороге домой Турецкий специально заставлял себя не смотреть в зеркало на кейс. Он знал, что если впустит этот яд в себя, полюбит деньги сами по себе как есть, начнет деньгами глупыми, шальными, грязными вдруг дорожить… Вот тут конец. Такой конец — верней, чем пулю в лоб.

Он специально заставлял себя не смотреть назад.

А если б все же посмотрел, то, может быть, удивился.

У него «на хвосте» сидел ничем не приметный чахленький на вид сороковой «Москвич». Им управлял тот самый слепой, из «Бармалея», в котором они с Мариной и Настей были ровно неделю назад.

16

Самолет вырулил на взлетную полосу и замер на мгновение, пока командир воздушного судна запрашивал разрешение на взлет. На это ушло не более сорока секунд, после чего командир корабля кивнул второму пилоту и медленно двинул вперед рукояти секторов газа всех четырех двигателей, одновременно держа крылатую махину на тормозах. Двигатели взвыли, набирая обороты, и наконец зазвенели от напряжения, звонко заныли, прорываясь сквозь этот звон к кромешному реву; тяга их стала настолько велика, что тормоза уже держали самолет на месте из последних сил… Командир корабля отпустил тормоза, и лайнер тут же плавно тронулся с места. Когда до конца взлетно-посадочной полосы оставались считанные две-три сотни метров, командир корабля, прижимавший до этого лайнер к земле с помощью рулей высоты, вывел их плавно во взлетное положение-

Самолет взял курс на Симферополь.

— Дым! Смотрите, мы сквозь дым летим! — восторженная Настенька прилипла носом к иллюминатору.

— Да это, Настя, облака! — рассмеялся Турецкий.

— Мы летим… — Настя указывала в окно, захлебываясь от восторга. — Мы летим над облаками! Как птицы. Мы летим на самолете!

Марина расхохоталась, передразнивая Настеньку.

Самолет набрал высоту и лег на курс.

Передавая Марине и Настеньке пластмассовые плошечки с газированной водой, Турецкий скользнул краем глаза по газете, которую сосед, сидящий через проход, сложил и засунул в карман на спинке кресла перед собой.

— Простите, можно взглянуть? — не выдержав, обратился к соседу Турецкий.

— Пожалуйста, будьте любезны, — сосед протянул газету.

Статья, приковавшая внимание Турецкого, называлась «Где смех, там и слезы». Она сообщала о том, что долгое время Венгрия считалась одной из самых веселых стран социалистического лагеря.

«…В то же время, — читал дальше Турецкий, — эта страна — абсолютный чемпион мира йо количеству самоубийств. В среднем из 100 тысяч венгров самоубийством кончает 41 человек. На втором месте в этом невеселом первенстве стоит северная страна Финляндия: на 100 тысяч — 28 самоубийств.

Каждый год в Венгрии кончают самоубийством более ' 4000 человек. От 15 до 20 тысяч — совершают попытки самоубийства. Для страны с населением 10,5 миллиона это довольно много. Разделение самоубийц по половому признаку в Венгрии таково: добровольно расстаются с жизнью 70 % мужчин и только 30 % женщин. Удивительным также является тот факт, что на столицу Венгрии Будапешт приходится львиная доля самоубийств в Венгрии: 60 % процентов самоубийств совершаются именно в Будапеште…»

Турецкий дочитал статью и откинулся в блаженстве на спинку удобного авиационного кресла.

«Забавно, — подумал он и даже рассмеялся вслух. — Вот это хорошо. Не мы на первом месте. Впрочем, это как обычно».

— Чему вы так обрадовались? — сосед, одолживший газету, с веселым удивлением посмотрел на него. — Как будто это «Крокодил», а не «Известия».

— Да вот, прочел статью. Статистика самоубийств.

— А что вы здесь нашли смешного?

— Ну как же: больше, чем у нас!

— Смешно? Не верите?

— Как раз напротив — верю! Радуюсь!

— Чему ж тут радоваться? Тому, что у соседей хуже, чем у нас?

— Да нет совсем! Тому, что у нас лучше, чем у соседей!

— Какой вы диалектик, право!

— Я? Нет! Я отдыхающий. Лечу вот к морю, к черту, из грязной осенней Москвы. Подальше от этих всех самоубийств, и… И прочих феноменов.

— Вы врач, наверно? Врачи такие циники обычно. Нет, я в хорошем смысле слова, извините.

— Пожалуйста. Да я не врач, я следователь. А вы?

— А я — священнослужитель.

— О, очень рад! — Турецкий протянул руку через проход и — с чувством пожал руку священника. — Какая редкая у вас профессия!