Книга Полторы минуты славы - Светлана Гончаренко

Федя Карасевич набрал в грудь побольше воздуха, чтобы не очень мутило, и приоткрыл один глаз. В узкой кривой щели меж дрожащих век заблестело что-то розовое. Федя охнул. Опять это? Нет! Не надо больше! Ему опять то же самое снится!

Однако если это сон, то можно и не зажмуриваться. Федя перестал моргать, немного потерпел резь в глазах, и пространство вокруг него потеряло форму воронки. Оно понемногу стало складываться в зловещий параллелепипед неизвестно чьей розовой спальни. Спальня помнилась отлично: обои в атласную крапинку, зеркало, противный ковер телесного цвета. Неужели он дожил до навязчивых кошмаров?

Федя собрался снова обрушиться в больной сон, но вдруг услышал звук. Нестрашный такой, тихий звук. И совсем рядом! Что это — шелест? шевеленье? чей-то выдох?

Изумление придало Феде сил. Минуту назад он был не в состоянии открыть разом оба глаза, а теперь приподнялся на локте и даже смог энергично осмотреться. Тогда-то он и увидел ее.

Позже Федя сам удивлялся, до чего точно смог предугадать ее по цвету помады и обоев, по форме выбранных ею кресел, по кружевному белью и белокурому волоску, опутавшему зубья расчески. Наконец-то воплотившись, она стояла перед ним — сама Мерилин Монро!

Вернее, немного смазанный, неудачный снимок Мерилин. Все-таки было с нею что-то не так — то ли носик смотрелся чуть толще, чем надо, то ли брови изгибались попроще. Проклятье! Федя помигал, с натугой присмотрелся и сквозь густые, к ресницам липнущие слезы разглядел — да, это она! Вот только снова неточности… бедра, что ли, покруче и плечи пошире, чем хотелось бы? До чего жаль! Неужели не она? Но спутанные светлые волосы дыбом, но ясный взгляд, но крупные груди, радостно глядящие одна влево, другая вправо, совсем как у Мерилин Монро!

Она так была хороша, что, если б не розовый цвет ее халатика, Карасевича перестало бы тошнить.

Мерилин минуту постояла неподвижно, будто давала себя рассмотреть и узнать, а потом подалась вперед:

— Федя!

Карасевич вздрогнул и прикрыл подбородок одеялом.

Но было поздно: Мерилин уже прыгнула на кровать, скользнула вдоль Феди розовым атласом своего халата, прижалась горячим боком.

— Как хорошо, что ты очнулся! Я уж хотела «скорую» вызывать. Ведь на тебя испанский сундук упал.

— Испанский?

— Ну да, я его в Барселоне купила.

— И давно?

— Прошлой весной.

— Не это, — сморщившись, промычал Федя. — Когда упал?

— Позавчера.

Белая рука Мерилин отогнула одеяло, и карминные губы приникли к сухим, бесчувственным Фединым губам. Он не ощутил ничего, кроме собственной обреченности. Позавчера!

— Кто вы? — спросил он, когда его рот был освобожден и шутливо оттерт от пылких помадных мазков.

Мерилин очень удивилась. Потом нахмурилась и надула собственные, тоже размазанные, губки:

— Как? Ты меня не помнишь? И не помнишь, что вытворял здесь? И в гардеробной? И в ванной?

Федя не верил собственным ушам:

— Кто вытворял? Я? Здесь? Я мылся в ванной?

Мерилин горестно тряхнула белокурыми завитками:

— Господи, неужели не помнишь? Если бы мылся! Ты не мылся, ты… А впрочем, неудивительно — ведь на тебя позавчера сундук упал. Бедненький! А вот так меня помнишь?

Она запустила руку под одеяло, и Карасевич содрогнулся от щекотки. Он быстро сгруппировался в комочек, отодвинулся на противоположный край кровати и плотно завернулся в одеяло. Он был совершенно голый и все еще ничего не понимал. Снова сильно закружилась голова, срывая его с места и пытаясь внушить, что он опять завяз в смертоубийственном водовороте.

— Кто вы? — повторил он больным голосом. — Где я? Где мои штаны?

Ему казалось, что едва он оденется во что-то свое, то к нему сразу вернутся и силы, и ясное понимание сути вещей и событий.

И в дальнем углу кровати Мерилин настигла Федю. Она обняла одеяльную гору, скрывавшую его, и разметала по простыне свои нежно-загорелые ноги.

— Ты не можешь меня не помнить, — шептала она, задевая расплывшимися карминными губами шелк пододеяльника, который разделял теперь их лица. — Ты же говорил, что никто, никто и никогда не возбуждал тебя так, как я! Я Мила, Милена! Ну? Никаких ассоциаций? Булочно-кондитерская фирма «Милена»!

— Черт! — облегченно вскрикнул Федя.

Он вспомнил! Вспомнил!

Нет, ни небывалого возбуждения, ни приключений в гардеробе и ванной его память не сохранила. Ничего личного! Зато сценарные наметки Леши Кайка всплыли в сознании вполне отчетливо. Эта самая кондитерская фирма должна была появиться в одной из заключительных серий сезона. Было придумано, что бедная Лика после сто тринадцатой бессмысленной размолвки с неотвязным Сашей Рябовым шла плакаться в жилетку подруге. Подруг у Лики, помимо штатных завистниц, обнаруживалось по ходу дела неимоверное множество. Все они были рекламного происхождения и проплачены. Очередной подругой назначили именно владелицу сладкого цеха «Милена». Предполагалось, что Лика, рыдая, как только она одна умела, объявит Милене, что жизнь бессмысленна. Все, с карьерой модели покончено! Отныне она как проклятая будет есть высококалорийные булки, батоны и пирожные!

Естественно, Милена тут же утирает Ликины слезы и между делом придвигает к талантливой камере Ника Дубарева весь ассортимент своей пекарни. Точно! Так и было задумано! И уже обговорено! Договор подписан!

Федя вспомнил даже свой выезд на натуру, в кондитерский цех. Они с Ником тогда хотели присмотреться к обстановке и разработать мизансцены, а вместо этого объелись каким-то суфле. К Феде и сейчас, как фантомная боль вырванного зуба, вернулся всепроникающий, муторно-сладкий запах, от которого слипались ноздри. Даже подкладка его пиджака долго потом отдавала ванилином.

Но стоп! Посещение «Милены» состоялось недели две назад, и тогда хозяйка фирмы ничем не напоминала Мерилин Монро. Была она серьезной, в строгом деловом костюме цвета асфальта — не мокрого, а того, в какой закатывают. Отчаянно торговалась за каждую минуту экранного времени и ни игривой, ни грудастой, ни даже белокурой не казалась. Значит, с тех пор мир сошел с ума, солидная бизнес-леди сделалась дурочкой в розовом, а сам Федя попал в какой-то дикий переплет. Вот и сундук на него, оказывается, падал…

Минуту он утешал себя тем, что все происходящее — лишь пьеса, которую он, мастер трюков и двусмысленных шуток, зачем-то ставит. Обычно коммерческие пьесы бывают на редкость глупыми, а зрители бешено смеются.

Но никто теперь не смеялся в пустынной тишине незаселенного комплекса «Золотые просторы». Федя ничем по-режиссерски не мог тут распоряжаться, и ползла по простыне к нему, беспомощному, обезумевшая блондинка.

— Вы Людмила Борисовна Беспятова? — строго спросил он (память на имена была у него отменная).