Книга Золотой песок для любимого - Вера Копейко

Что ж, на самом деле Галактионову показалось, что эта русоволосая головка, гладко причесанная, вполне элегантно склонялась бы над столиком-бобиком.

Михаил Александрович действительно ощутил странное тепло в груди.

Что-то влекло его к этой чужеродной женщине. Что именно? Любопытство, которое в последнее время он проявлял к купеческому сословию? Желание понять этих людей, проникнуть в суть среды, чтобы уяснить себе – возможно ли ему, старому барину, как называл он себя, сосуществовать с ними или все-таки решиться и освободиться от всего, что есть у него в России, и осесть в Лондоне?

Он мог бы подарить ей этот столик-бобик, вдруг пришло ему в голову. Но столь интимный подарок возможен лишь в одном случае. В самом невероятном…

Елизавета Степановна смотрела, как он заложил руки за спину и прошелся по комнате.

Или продать его ей и всю коллекцию, перед тем как уехать? Но к этому ее нужно подготовить. Она должна возжелать такую мебель. А стало быть, ему следует поработать над вкусом купчихи Кардаковой.

– Я бы купила кое-какую мебель, – подала она голос.

– Отличная мысль, – отозвался он. – Я мог бы стать вашим консультантом, уважаемая Елизавета Степановна. Просто так, из любви к этой технике. Знаете ли вы, что великий мастер Веретенников был крепостным графа Салтыкова? Но получал заказы от императорского двора. Более того, его ценили так высоко, что просили поставить подпись на лицевой стороне бюро.

– А я знаете, что подумала? – сказала она, подперши кулаком щеку. – У меня есть свои леса. Так отчего же не сделать мебельную мастерскую? А по образцам старинных вещей тачать в ней мебель вроде этой. – Она кивнула в сторону столика.

Михаил Александрович замер. Потом рассмеялся.

– Отличная мысль, Елизавета Степановна…

Что ж, подумал он, есть жизнь в крови у купеческого сословия. Она играет. Жажду денег у них не принято скрывать, но разве не она, не эта самая жажда, эта ненасытность и есть дрова для жизненной печи?

Вот тебе и ответ, Михаил Александрович, что будет в России. Пришло время других людей – сильных, резвых, похожих на тех, кого он встречал, перемещаясь по Европе.

Там оно наступило давно, раньше, но и Россия не осталась за семью волоками.

Вот и думай, где тебе лучше.

Елизавета Степановна не могла отстать от мысли, которая засела в голове. А не решить ли все сразу? Мало ли что – ищи потом этого Галактионова.

Перед глазами стояло старое бюро. Оно, правда, было задвинуто поближе к чулану. И кажется ей, что стоит там какая-то корючка. Может, то и есть подписной буфет мастера?

– Не окажете ли вы мне любезность? – начала она.

– Охотно, любую. У меня полно времени. Говорите, – позволил с жаром Галактионов. Он жаждал изучить новую среду. Тем более что представительница ее вполне мила.

– Я хотела бы показать вам прямо сейчас бюро. Кажется мне, вы описали похожее на мое.

– Я готов. – Он кивнул, но волосы не дрогнули.

Елизавета Степановна быстро встала. Погремела ключами.

Ее экипаж стоял перед входом. Сегодня при ней был кучер.

На Варварку путь недалек, он домчал их в минуту.

Дом был хорош, богат, но убранство на вкус гостя не то. Конечно, ее вещи не просто кричат о цене громко – они вопиют. Иностранная мебель нынешней выделки. И видно, что она гордится и диваном в коже, и столами, и посудой, и хрусталем более, чем старинным бюро.

Вот что у нее по-настоящему хорошо – так это «Веджвуд». Угадала купчиха… случайно. Надо же, все-таки не удержался, впустил это слово в свой обиход, от которого старался себя отвадить. Михаил Александрович почувствовал, как печаль сдавила его сердце.

Он осмотрел бюро, тщательно – подпись. Мельчайшая деталь указала ему – это подделка, недавняя.

– Мне жаль вас огорчать, Елизавета Степановна, но это не Веретенников. Но подделка неплохая.

Она усмехнулась:

– Пускай бы на моей мебельной фабрике такое стачали.

Он промолчал. Тем не менее ему нравились ее цепкость и азарт.

Еще более он убедился в этих качествах, когда она сказала ему:

– Правда или нет, но я слышала, что английские помещики пьют херес в шесть вечера. Вы, я знаю, англоман, а также помещик. Прошу вас откушать.

Он поморщился от этой смеси любезности и услужливости слов.

Но не стал отказываться, объясняя себе, что он еще глубже внедряется в интересующую его среду.

Хозяйка вынула бутыль хереса. Но какого! То было… точнее, был, – он поморщился – напиток не далее чем с острова Кипр. Неведомая смесь, лукаво названная «херес». Такой пьют алкоголички в Лондоне – дешево и сладко. Он хотел сказать все, что думает о таком хересе. Но не позволил себе опуститься до замечания по отношению к женщине.

Он выпил рюмочку, на сердце потеплело. А что, если, допустим, жениться на такой, как она? Возможна удача. Конечно, с ней пришлось бы спорить не раз, объяснять, учить. Но она будет стараться.

Ведь это брат ей рассказал о том, что он англоман. А она не поленилась узнать хоть что-то. И нате вам, херес подан. Причем в шесть вечера, это тоже надо было узнать.

Он ушел от нее, отказавшись от извозчика, он хотел пройтись пешком. Подумать, посмотреть по сторонам. Морозная погода всегда разогревала мысли лучше всякой жары.

Он был уверен, что еще вернется в этом дом.

К тому же вопрос о племяннице, заданный ею, он вдруг услышал иначе.

А что, ее брат Николаша, с которым они так нежно лобызались в Татьянин день, недурен…

Он усмехнулся. Наверняка Елизавета Степановна думает о том же.

Нет, ничего подобного. Она уже думает дальше – как увидеть Шурочку… И как…

Он засмеялся. Ему нравился подвижный ум в любом человеке.

Беседуя с ней позднее, всякий раз восхищаясь ее прирожденной деловой хваткой, он понимал, какое перспективное дело у нее в руках. На нем можно въехать в самый настоящий рай… Извоз. Кое-какие свободные деньги у него были, в иностранных бумагах. И если они заключат союз, то его доля в деле тоже будет.

Она расспрашивала его о Лондоне, он говорил, что у него там особняк, маленький сад, кухарка, грум. Лошадей он выписал из России, они хороши и дешевы на фоне европейских цен.

Он любил бывать в театрах и там, и здесь. Она просила его составить ей компанию, и он ходил с ней в частные театры, в один – на Кисловке, и в другой – на углу Мерзляковского переулка и Поварской.

Но чем больше он думал и наблюдал, как развивается общество в России и то, как оно делает это в Европе, он смог сделать один главный вывод: Шурочкино происхождение дороже денег. Сейчас. Пока. Он подчеркивал это себе всякий раз, когда ход его рассуждений останавливался на этой мысли. Пока, потому что купцы, нажив денег, скупив у дворян их поместья, переселившись в их дома, чувствовали себя не так уютно, как желалось. Поэтому брак с такой девушкой, как Шурочка, придавал тот лоск деньгам, которого они жаждали.