Книга Последний шанс палача - Сергей Возный
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Алло! Глеб?! Ты где?! Ты знаешь, что случилось с Наташей?!!
… Больничные коридоры — унылая краска стен и вонь эфира. Лицо Натали на подушке белее застиранной наволочки. Лица врачей, привычных ко всему и от всего уставших.
— Сейчас ее состоянию ничто не угрожает, но ребенка спасти не удалось. Удары в живот… множественные ушибы…
Качки-спортсмены, числом трое, встретили Наташу у подъезда и пинали здесь же, среди бела дня. Грамотно пинали — ни одного перелома. Человек, правда, погиб. Первый и единственный пока человечек, подаренный Глебом этому миру, но так и не успевший родиться.
— Где ваш главврач? Ей отдельная палата нужна, лекарства… я заплачу!
— Не шумите, молодой человек. Лекарств все равно нет, даже за деньги, а главврач… приболел он. И зам его тоже. Они ведь по рангу номенклатурщики, им сейчас надо определяться, за белых или за красных. Поддержат ГКЧП, а завтра, не ровен час, Ельцин возьмет верх!
Глеб мечется еще какое-то время, потом замирает, будто муха в смоле, посреди Безвременья, где не действуют человеческие законы. Жесткая банкетка больничного коридора, дремота, бубнеж телевизора в фойе. Жизнь, текущая мимо резиновой вязкой струей — ни шагу не сделать.
…Снова август, двадцатые числа. Ельцин пожинает лавры, заговорщики в «Матросской Тишине», а кое-кто просто застрелился. Новая власть хочет всего и сразу, как простой и ненасытный победитель. Наташа, депрессия, истерики, слезы.
— Это ты виноват! Они сказали, что ты жадный, а потому отомстили мне. Сказали, что ты не смог уберечь свою женщину. Как теперь жить, а?
…Лицо друга Бори сквозь призму водочной бутыли.
— Я могу их найти, но что потом? Избивали Натаху явно не те «быки», что с тобой общались, — они ведь тоже не идиоты. Это мафия, Глебчик, там свои законы.
— Мафия-х…фия! На кой тогда вы нужны?!
…Кабинет Макса в Белом доме — не по годам большой, свежеотобранный у кого-то из «бывших».
— Понимаешь, брат, мы ведь теперь не подпольщики, а солидные люди, нам нельзя применять криминальные методы. Есть, в конце концов, милиция и суд, пускай делают свою работу, а мы проследим, подкорректируем…
— Ты не понял, Макс, они ребенка моего убили. Ну возьмут их, ну навесят «легкие телесные повреждения», и все, аллес!
— Да не шуми ты, — морщится новый хозяин большого кабинета. — Тебя послушать, так у нас тут Чикаго. А между тем коррупция и казнокрадство были порождением советского застоя. Сейчас к власти пришел народ, а народная власть защитит каждого гражданина свободной России!
— Спасибо, товарищ, я понял, — усмехается Глеб, ощущая легкую тошноту. — Пойду сам разбираться, пока народная власть кабинеты делит. Гляди, чтоб победивший народ тебя не съел, на радостях, а то свободы много, но хавать по-прежнему нечего!
На том и расстаются…
Комната, кровать, телефон. Искусственное пламя в пластмассовом камине — мелькание подсвеченных тряпочек. Ночь промозглая, хоть и лето, а фальшивый огонь совсем не греет. Или просто слишком много холода внутри, в мясе, в душе, в костях? Намерз ледяной глыбой, и не выгнать его ни водкой, ни пламенем.
Серафим помнил себя с детства. С самого рождения, наверное. Или с бескрайней зимней степи, где сломался однажды родительский «газон», и мама тихо уснула, пытаясь согреть крохотного Сережу остатками своего тепла. Папа пытался согреть их обоих, жег тряпки и резиновые скаты, но потом уснул и он. Степь осталась. Ночь, шепот вьюги, вой волков за слоем инея и железа. Смерть…
В тот раз его спасли, единственного. Жить стал с дедом, в огромном опустевшем доме, пропитанном тоской. Дед много пил, курил и кашлял — его зима коснулась еще раньше, в далеких таежных бараках. Отняла молодость, покрыла серебром голову и сожрала правое легкое. Перебрав портвешку, становился дед грустно-лиричен, пел непонятное под баян:
Идут на Севера срока огромные-е!
Кого ни спросишь — у всех ука-аз!
Взгляни, взгляни в глаза мои суровые-е!
Взгляни, быть мо-ожет, в последний раз!..
Какие-такие Севера, какой еще указ?! Да и глаза у деда добрые, не в тон словам! Сережке тогда совсем другие песни нравились — про черного кота за углом, или вроде того. Веселиться хотелось, на то оно и детство! Кино, мороженое… нет, холод он и тогда не любил. Сладкое, впрочем, перепадало нечасто, а потом и вовсе кончилось. Доконала деда засевшая в легких зима.
…Детдом. Равнодушие, плохая еда, волчьи законы. Шестилетний мальчик с тоскливым холодом в глазах. Сперва плакал, потом привык. Сперва били, потом научился драться. Зауважали. Время шло, песня про кота сменилась электрогитарными аккордами, волосы у старших ребят становились все длиннее. Сережа стригся коротко — детишкам вольностей не дозволялось. Подрастал, креп мускулами, наливался ядреной злостью. Таньку приглядел для себя сразу и всерьез, даром что была старше на два года. Хихикала сучка, дразнила «стручком» и «мальком», обжималась по углам с большими. С патлатыми! Которым все можно! Однажды душа не вынесла — схватил арматурину, и тестостерон смешался с адреналином, а перепуганный «старшак» отступал, утирая кровь с лица. Скандал получился изрядный, но до милиции не дошло, замяли. Авторитета прибавилось — если можно так назвать репутацию «психа» и уважительно-настороженные взгляды. Серегу оттенки чувств не волновали, понял уже главное — до конца идти надо! Уважают того, кто на все готов, прочих ломают через колено!
…Армия — вместо зоны, к которой все шло. Очень в Афганистан просился — тогда, в начале 80-х, об этом знали мало, а из телевизора веяло духом интернациональной дружбы. Сергей правду узнал из первых уст, пообщался с ВЕТЕРАНАМИ, и новое знание пришлось по вкусу. В неведомом далеком Афгане все было просто и ясно, враги носили оружие и не прятались под масками советских граждан. Драться с ними можно было открыто, за родину… за себя самого, не нужного в этой родине никому, но готового за нее погибнуть! Такие вот мысли посещали Сергея в ту пору, вышибающие слезу и берущие за душу комсомольским звонким настроем. Высказал их офицеру в военкомате, тот нахмурил брови, и беседа перешла, неожиданно, совсем в другое русло. Тебе нравится убивать? Нет, не нравится. Тогда зачем тебе Афган? С чего ты решил, призывник, что там война?! Фильмов насмотрелся про Павку Корчагина?! Геррой, бляха-муха! А в Демократической Республике Афганистан, к твоему сведению, советские солдаты школы строят и муку развозят детишкам. А кто сочиняет байки про войну, тот дурак, и ты с него пример не бери! Щас мы тебе выпишем направление, подальше от этой дури!
Такой вот военкомовец попался Сереге — хоть матюкай, хоть спасибо говори. Особых проблем угодить на войну тогда не было, и секретность этому абсолютно не мешала. А детдомовец с ледяным огнем в глазах покатил эшелоном на Север, будто в издевку. Внутренние войска, лагеря, далекое эхо дедовой юности. Самому, впрочем, до «деда» было пока далеко. Неуставняк пока был, жестокая «духанка», помноженная на восточную изощренность. Призывали в конвойные части все больше из Средней Азии, старослужащие ощущали себя помесью баев с сатрапами, превращая молодняк в дехкан и рабов. Молодняк выдерживал не всегда — кое-кто «вставал на лыжи», замерзая потом в бескрайней зимней лесотундре. Еще попытки суицида случались, разные по степени успешности. Одного самоубийцу Сергей из петли успел выдернуть. Откачал, оживил, по морде дал слегка, на правах спасителя. Командирам сообщать не стал, а крутых «дедушек-баев» вызвал в туалет, на беседу. Всех четверых сразу. Специально «с тумбочки» сбежал, где положено было дневалить, и штык-нож, соответственно, висел на ремне.