Книга Good Night, Джези - Януш Гловацкий

— Аванс просила?

— Нет.

— Надо было согласиться.

— Она не просила аванса. Она богатая — благодаря тебе, вышла за миллионера.

— Чепуха.

— Показала мне несколько страниц.

— Хорошие?

— Нет. Но правдивые. Она в самом деле записывала на диктофон. У меня нет никаких сомнений. Мне такие диалоги хорошо знакомы.

— Ну а договор-то заключишь?

— Нет, но кто-нибудь другой может заключить.

— И пускай. Ты все это сочинила.

— Ты так думаешь?

Карусель замедляет ход. Лица детей становятся более четкими. Джези снова достал фотоаппарат.

В «Russian Tea Room»

Подумать только, в Нью-Йорке живет около двухсот тысяч поляков, но на всем Манхэттене нет ни одного приличного польского ресторана! Ну, есть в Ист-Виллидж на Второй авеню между Седьмой и Четырнадцатой две забегаловки, «Тереска» и «Иоланта», но более-менее стильного заведения — ни одного. Да и в Грин-пойнте[25]тоже с этим плоховато. Есть там, правда, десятка полтора польских закусочных с варениками, картофельными оладьями и клецками, но в одном только «Полонезе» можно отпраздновать свадьбу или именины. А вот у русских — совсем другое дело. Я уж не говорю о Брайтон-Бич, то есть о Маленькой Одессе, где гастроном «Москва», рестораны «Татьяна», «Руслан и Людмила» и очень пристойный «Националь» теснятся бок о бок.

Взять хотя бы Манхэттен. На Пятьдесят второй улице, недалеко от Бродвея, классный «Русский самовар», один из совладельцев — Барышников, но и Иосиф Бродский вложил кое-какие деньги. Поэт, Нобелевский лауреат, а свои десять процентов от кабака получал![26]В Польше бы Чеслава Милоша за такое растоптали. Немного выше, на Пятьдесят седьмой, — «Дядя Ваня», а чуть ниже — чертовски дорогая «Жар-птица», картины для которой, говорят, взяты напрокат в Эрмитаже. Ну и наконец, «Russian Tea Room», тоже на Пятьдесят седьмой, в самом центре, рядом с Карнеги-холлом. Ресторан, правда, не больно-то русский — в основном по названию, но в восьмидесятых годах был местом встреч наиболее влиятельных представителей шоу-бизнеса, то есть агентов (таких великих, как Роберт Ланц или Сэм Кон), продюсеров, актеров, сценаристов и режиссеров. Столики закреплены за постоянными клиентами, случайных людей мало. Здесь на так называемых power-lunches[27]решалось, кто и за сколько сыграет либо не сыграет на Бродвее или в фильме и т. д. Якобы однажды Милош Форман перепутал даты и на один день опоздал на встречу с продюсерами «Опасных связей» — оказалось, что фильм успели отдать кому-то другому. И Форман, поскольку уже все придумал и подготовил, снял «Вальмона», только без звезд, и успех был средний.

Сразу за дверью, у входа, стоит огромный белый медведь — чучело, но как живой; дальше столики и ложи, все выдержано в багряно-золотой гамме.

Разумеется, Джези был тут завсегдатаем, потому и раздавал поклоны и улыбки; Джоди кое-кого тоже знает. Важная персона из Киноакадемии, естественно, опаздывает, поэтому они пока пьют белое вино, а Джоди делает еще одну попытку:

— Джези, ты трус, правда трус, я давно это подозревала, но теперь окончательно убедилась. Трус, прикидывающийся смельчаком. Очень печально.

— Детка, я имею право быть кем угодно, ты сама понимаешь, что говоришь глупости.

— Хватит, может быть, вести себя как сопляк, попробуй хоть к чему-то отнестись серьезно, я знаю, при мысли о ребенке тебя трясет от страха, ты жутко боишься ответственности, но ни о какой ответственности и речи нет, я никогда ничего ни от кого…

— Вино слишком холодное, очень хорошее, но слишком холодное.

— А ты не чувствуешь, что это, возможно, твой последний шанс спастись? В детях есть что-то магическое. Ты сам ребенок из сказки, тебя со всех сторон окружали демоны, упыри, злые силы, но ты уцелел.

— На последнем съезде моих родственников в Лодзи в тысяча девятьсот сороковом году собралось шестьдесят Левинкопфов и Вайнрайхов, шум, песни, танцы, моя мама играла на пианино, было двадцать с лишним мальчиков и пятнадцать девочек, у всех у них были матери, и матери хотели, чтоб они были счастливы, — так сильно, как только матери могут. И ничего не получилось. Нет ни Левинкопфов, ни Вайнрайхов, ни матерей, ни отцов, ни детей.

— Но ты выжил и ты есть.

— Надеюсь, они мне это простят. — Джези заказал еще два бокала вина.

— А ты, случайно, не думаешь, что, возможно, именно сейчас все они за тобой наблюдают, именно сейчас смотрят, как ты себя поведешь, и дают тебе шанс?

— Нет, — он покачал головой. — Никто за мной не наблюдает. Нет ничего, кроме праха, да и того уже нет. Есть этот шум, смех, звяканье вилок и ножей и хлопки откупориваемых бутылок. А они, если где-то и есть, сейчас мне завидуют. И имеют право.

Дэниел, молодой журналист, который в эту минуту вошел в «Russian Tea Room», озирается, высматривая, к кому бы подсесть. Дело обстоит неважно: на его улыбки никто не отвечает. Внезапно глаза у него сверкнули.

— Oh, shit! — Джоди повернулась спиной и закрыла лицо руками — на секунду позже, чем следовало бы.

— Привет, Джоди. — Дэниел наклонился и чмокнул ее в щеку. — Прошу прощения, я на минутку. О Боже! — Он очень правдоподобно изобразил изумление при виде Джези. — Значит, вы реально существуете. Вы, литературный персонаж. Герой великого романа. «Войны и мира» двадцатого века.

У Дэниела длинные, черные, гладко зачесанные назад волосы, худощавое тщательно выбритое лицо и обезоруживающая улыбка кандидата в губернаторы. Он крепко пожал руку Джези, который улыбнулся с облегчением и даже приветливо, поскольку с темой ребенка было покончено.

— Вот об этом я и говорила тебе в парке, — мрачно заметила Джоди. — Дэниел — мое будущее, без тебя, fuck. — И стиснула губы.

— О чем речь? — спросил, не глядя на нее, Дэниел.

— Ни о чем. — Она пожала плечами и залпом опорожнила свой бокал. — Ни о чем таком, что могло бы тебя заинтересовать.

А Дэниел не сводил восторженного взора с Джези.

— Вы убежали из Польши, использовав поддельные рекомендации якобы от четырех партийных профессоров, с цианистым калием в кармане — на случай, если вас задержат, потому что решили покинуть коммунистическую Польшу если не живым, так мертвым… Вы — мой герой…