Книга Соперницы - Нагаи Кафу

Крикам ночных ворон доверяясь,

Мы пропускали час расставанья,

Рассвет встречали на ложе любви.

Быть с тобою желал, но не быть нам вместе,

Один я под горестным небом странствий.

Мелодия подошла к наивысшей точке. Хозяйка чайного дома «Хамадзаки» и гейша Ханаскэ с неприкрытой лестью превозносили искусство Комаё:

— Она стала настоящей артисткой! Все-таки основа мастерства — это труд. Ни одного неверного жеста!

Кикутиё, слыша это, только вздыхала, а взбешенный от злости Ёсиока все больше укреплялся в желании именно ей выкупить свободу в отместку Комаё. Когда пьеса подошла к тому месту, где говорится: «Покров за покровом, завесы из листьев — и вот он уже в шатре…» — Ёсиока вдруг неосознанно взял руку Кикутиё и сжал её.

Кикутиё даже не подумала отстраниться. Она вела себя так, словно ей и дела не было до того, держит её кто-то за руку или нет. Поскольку больше ей глядеть было некуда, она устремила рассеянный взгляд на сцену, и, хотя у Ёсиоки уже вспотела ладонь, он все так же продолжал сжимать её руку, наблюдая за реакцией. Кикутиё позволила мужчине держать свою руку столько, сколько он пожелает, а свободной рукой она в это время что-то искала, видимо сигареты. Ёсиока молча вынул изо рта свою сигарету «Микаса» с золотым ободком и подал ей — любопытно было наблюдать, как она без малейшего замешательства сунула сигарету в рот. Ёсиока продвинулся еще на шаг — на этот раз, делая вид, что захвачен происходящим на сцене, он сильно потянулся лицом вперед, чтобы почти коснуться щеки сидящей к нему спиной Кикутиё, при этом он еще начал теснить её коленом.

Поскольку Кикутиё и теперь по-прежнему не выказывала удивления, молчала и не двигалась, Ёсиока сделал вывод, что она с самого начала разделяла его тайные помыслы, и это распалило его еще больше. К тому же Ёсиока был очень высокого мнения о себе как о покровителе гейш, и он уже не сомневался, что Кикутиё с давних пор ревновала его и тайно по нему вздыхала. Разумеется, она завидовала, глядя со стороны на то, какой он великолепный патрон и как заботится о Комаё. Так Ёсиока и решил для себя (взявшись в одностороннем порядке истолковать женское сердце, он, конечно же, рассуждал исключительно в свою пользу).

Кикутиё не была истинной гейшей квартала Симбаси, которых воспитывают с самых азов из девочек-учениц. По рождению она была дочерью мелкого торговца из токийского района Яманотэ, а в пятнадцатилетнем возрасте её взяли служанкой в усадьбу некоего виконта, который возглавлял в то время одно из министерств. На её кимоно еще даже не распустили складки, оставленные на вырост, а она уже тайно встречалась с каким-то студентом. Ну а потом она стала прислуживать самому виконту, да такая оказалась шалунья, что с нею забавлялись хозяева и слуги, молодые и старики…

Тем временем вернулся из-за границы молодой отпрыск виконта, и тут уж впервые даже сам старый хозяин заметил неладное и забеспокоился, как найти на девчонку управу. На счастье, именно в это время издавна вхожая в дом виконта старая гейша Дзюкити явилась в усадьбу с благодарственным визитом по случаю середины года — к ней-то и обратился виконт, прося совета. Дзюкити рассудила, что раз даже в юном возрасте у девицы такие наклонности, то, если бы она пошла в гейши, пожалуй, сумела бы достичь многого и стать большой мастерицей. Сама девица тоже, оказывается, втайне давно мечтала стать гейшей, насмотревшись на этих красавиц в роскошных кимоно, когда их приглашали в усадьбу по случаю праздников на открытом воздухе и прочих приемов, так что она совету не противилась. Для виду ей прежде всего дали отпуск и отправили к родителям, а уж потом Дзюкити ударила с ними по рукам и взяла девицу в свой дом гейш «Китайский мискант». Там её нарекли именем Кикутиё, а вскоре устроили и её дебютный выход в свет.

Было ей в то время восемнадцать лет, и оттого что она была бела кожей и, точно резиновый пупс, кругла и упитанна, то, пользуясь особой любовью гостей в возрасте, сразу стала очень занята на приемах. Даже с трудными гостями, которым обычные гейши никак не могли угодить, Кикутиё справлялась на удивление успешно. В чайных домах, где она бывала, её почитали за сокровище, говорили, что другой такой девушки нет и ставили очень высоко, однако гейша прежней закваски Дзюкити и её старик Годзан очень скоро разочаровались в Кикутиё, и только между собой они порой дивились — ну и девчонки нынче пошли! Ведь сколько ни учили они Кикутиё тому, как сглаживать шероховатости на банкете, как проявлять учтивость по отношению к старшим гейшам, — эта наука до неё не доходила. Чудаковатый и педантичный старик Годзан говорил даже, что нужно отдать Кикутиё куда-нибудь в другой дом, поскольку не к чести их заведения держать гейшу, все искусство которой прислуживать у изголовья. Однако пусть Дзюкити и мучилась порой с Кикутиё, всякий раз, когда наставал момент проститься, она все же не решалась отпустить гейшу, которую так охотно приглашают. Во всяком случае, вечно занятая Дзюкити сама давала Кикутиё уроки музыки, стараясь обучить её хотя бы ремеслу. Помогло это или нет, но через год-другой та начала понемногу постигать, что значит быть гейшей, у неё появилось несколько весьма достойных покровителей. А вот сегодня — закономерный итог: Кикутиё стала настоящей артисткой и смогла исполнить вторую партию в музыкальном сказе «Кукловод».

Однако же в отличие от Комаё, которую с юных лет готовили к её будущей карьере, Кикутиё осталась совершенно чужда общему для всех гейш стремлению держаться независимо и гордо. Поэтому она не делала различий между стариками и юнцами, неряхами и щеголями. Все они были для неё на один манер: всякий гость и всякий мужчина, напившись допьяна сакэ, ведет себя как грубое животное. Не то чтобы она обдуманно вынесла такой приговор, просто она с самого начала так это себе представляла. Она не видела в этом ничего особенно неприятного, грязного или непристойного, но, разумеется, и наоборот, не видела ничего хорошего. Со стороны ей казалось обычным делом все то, что считали тяжким и несносным не столь крепкие, как она, женщины. Порой она вела себя так, словно сама первой себя предлагала, притом с большой охотой, поэтому молва закрепила за ней репутацию отчаянной распутницы.

У мужчин эти слухи возбуждали повышенный интерес. Долетела молва и до Ёсиоки, поэтому не будь Кикутиё и Комаё гейшами из одного дома, он бы, пожалуй, занялся женщиной, о которой говорят такое. Теперь сдерживаться не было причины, поскольку именно эту женщину он наметил орудием, желая уязвить Комаё.

Ёсиоке было не до того, чтобы дожидаться окончания концерта гейш, а мелодия пляски Ясуны тем временем уже вернулась к обычному, размеренному ритму:

Коль видели её, скажите мне! -

В безумии он мечется и рвется,

Прижав к груди любимой одеянье…

Наконец последовал резкий удар колка по струнам — вместе с этим звуком Ёсиока, не помня себя, вскочил с места.

11

«ХРИЗАНТЕМА И КИТАЙСКИЙ МИСКАНТ»

Настало утро после благополучного завершения осеннего концерта гейш, все три дня проходившего при полном зрительном зале. В Симбаси, квартале гейш, где из года в год с раннего утра в каждом доме слышались звуки сямисэна, лишь сегодня вдруг настала тишина. В этот день никто не пошел на уроки музыки или танца. От улиц Компару, Накадори и Ита-Синмити и до перекрестка Сигараки-Синмити на противоположном конце квартала вся округа как-то притихла, словно квартал Симбаси устал после праздника. Однако молодых гейш настораживало то, что время от времени по улицам небольшими группами проходили с озабоченным видом распорядительницы и пожилые именитые сестрицы. Ведь даже на первый взгляд это свидетельствовало не столько о последних хлопотах в связи с минувшим праздником, сколько о каких-то новых, недавно возникших заботах и тревогах.