Книга Праздник цвета берлинской лазури - Франко Маттеуччи

— Ты что, с ума сошел?! Вся моя работа коту под хвост! Да что с тобой?!!

Прямой, как струна, с напрягшимися бицепсами, Замир выглядел угрожающе. Похоже, впервые в жизни он был готов постоять за себя. Не обращая на это никакого внимания, Руджери прокричал ему в лицо так, чтобы слышали все вокруг:

— Твоя мазня никуда не годится. Все надо переделать, краска слишком светлая.

В ярости Замир сжал кулаки. Сейчас он, кажется, мог бы схватить Руджери и вытрясти из него душу, но в очередной раз осознание собственного подчиненного положения взяло верх. Руджери пнул последнюю банку, собрал с земли немного краски, потер между пальцев и заявил:

— Она безжизненная, мертвая. Ты все перекрасишь, замажешь белилами этот жуткий цвет, а через пару дней я привезу новую краску.

Замир тихо отошел. Так же тихо он взял чистую кисть и обмакнул ее в белила. Сидя на лесах под самым небом, он работал, пока красные лучи заката не окрасили купол. Мало-помалу прежний цвет исчез со сводов храма Гименея.

Манлио Каробби, сидя за письменным столом à la Людовик XVI, читал при свечах. Ему правились дрожащие язычки пламени, источавшие благородный запах старины. Была бы его воля, он никогда бы не включал электрического освещения, которое, по его же словам, «уничтожало оттенки».

Сейчас он изучал «Промышленную фармакопею инженера Итало Герси» издания 1906 года, найденную в библиотеке, и делал выписки в тетрадь.

Медленно поднявшись, Манлио взял серебряный канделябр в форме амурчика с корзинкой в руке, куда собирались капли стекавшего воска. По дороге в ванную он наблюдал за легким, вибрирующим отсветом свечей на стенках коридора, за дрожащей тенью на портрете отца в костюме охотника среди убитых фазанов, куропаток, голубей и зайцев.

В ванной свет растекся по кафельным плиткам. В благостное созерцание длинных теней на мраморном полу внезапно ворвался нечеловеческий вопль, рев раненого зверя, который доносился из спальни жены. С замиранием сердца Манлио бросился туда и распахнул дверь. Бледная Тициана корчилась от боли на кровати с балдахином и завывала, будто ее пытали. Для схваток было еще рано. Как бы то ни было, Тициана умела придать зрелищность любому событию при условии, что будет главной героиней.

Появился бледный, запыхавшийся доктор Серристори с черными кругами под глазами.

В его возрасте внезапные ночные пробуждения были противопоказаны. После осмотра он раздавил тосканскую сигару в хрустальной пепельнице в форме лодочки и, обдавая Тициану зловонным дыханием, спросил:

— Что вы ели?

Тициана, мучимая коликой, каталась по кровати. Доктор дряхлыми, но все еще сильными руками остановил ее и довольно резко повторил вопрос:

— Ну так что же вы ели?

Тициана еле слышно прошептала:

— Дыню, — и, как напроказившая девчонка, пытаясь вызвать хоть толику жалости, захныкала:

— У меня ужасно болит живот.

Будто на допросе шпиона, Серристори рявкнул:

— Сколько дыни вы съели?

Она надулась и отвернулась. Обнаженная, с водопадом волос, спускающимся на спину, с мягкими, широкими и мясистыми ягодицами, она казалась сошедшей с картины Тициана. Ее ладонь с трудом поднялась и сжалась, оставив на виду три пальца.

— Простите, я правильно понял? Вы съели три целые дыни? — весело поинтересовался доктор.

Тициана кивнула и безутешно зарыдала. С кислой миной Серристори про себя заключил, что его подняли с кровати в три ночи из-за банального желудочного расстройства.

— Сутки ничего не ешьте и пейте побольше лимонного сока.

Сама того не желая, Тициана засвидетельствовала собственную глупость. Возможно, запихивая в себя подряд три замороженные дыни, она захотела вновь оказаться в центре внимания. С тех пор как муж занялся своей стройкой, она чувствовала себя покинутой и решилась на крайность.

Серристори воспользовался случаем и вынудил Манлио откупорить бутылку ценнейшего десертного вина 1889 года. Опрокинув в себя сразу полбутылки, доктор уставился на живот Тицианы и решил отыграться перед глупой избалованной девчонкой за внезапную ночную побудку.

— Раз уж я здесь, давайте я вас осмотрю. — С этими словами Серристори приложил ухо к пупку беременной, послушал и со знанием дела заявил: — Кажется, ребенок немного ленивый. Как бы он не решил родиться чуть позже, может, дней на десять.

Тициана поперхнулась таблеткой бускопана и истерически закашлялась. Шуток на эту тему она не воспринимала.

— Вы что, бредите? Это же катастрофа! Ребенок не может родиться с опозданием! Мы все подготовили к четвертому сентября, будет и праздник, и прямой эфир на телевидении.

Серристори глотнул вина, настоящего нектара, молока Мадонны, и весело продолжил:

— С природой не поспоришь! Я бы не исключал такой возможности. Ребеночек у вас такой благостный…

Тициана была на грани обморока. Желая утешить ее, Манлио робко заметил:

— Вот увидишь, он родится даже раньше четвертого сентября. Серристори имеет в виду малую долю вероятности…

Старый врач откровенно издевался. Ни один симптом не указывал на возможную задержку родов, беременность протекала совершенно нормально. Однако, обнаружив ахиллесову пяту Тицианы, он впал в злобное возбуждение. Нектар этой маленькой мести стоило выпить до последней капли. Наслаждаясь ошарашенным взглядом Тицианы, Серристори заливался соловьем:

— Дорогой Манлио, я понимаю, как важно для вас, чтобы сын родился до четвертого сентября, но, честно говоря, учитывая весь мой немалый опыт, я не могу вам ничего гарантировать. Задержку исключить нельзя.

Мертвенно-бледная Тициана дрожала от страха. Боли в животе возобновились и вновь вызвали истерику. Манлио, стараясь держать себя в руках, в надежде успокоить жену задал единственный вопрос:

— Нельзя ли как-то подстраховаться?

— Только ждать, других вариантов нет и быть не может.

Тициана, с волосами, мокрыми от слез, огромными влажными глазами и дрожащими от ужаса губами, очаровательная, как никогда, проронила:

— У нас прямой эфир. В лучшее время. Нас уже включили в сетку Первого канала.

— Здоровье важнее телешоу. Конечно, всегда остается кесарево сечение, операционное вмешательство, но я не знаю, как вы…

— Никогда! Нет, нет и еще раз нет! — завопила Тициана, колотя кулаками по подушкам. Она все продумала, спланировала свое помпезное возвращение в мир шоу-бизнеса и уже не могла от всего этого отказаться. С трагической решимостью она уставилась на Серристори: — Доктор, вы должны помочь мне родить до четвертого сентября. Дайте мне какие-нибудь-предписания, рецепты. Может, чтобы ускорить роды, нужно делать какую-то гимнастику? Или есть что-то еще?

— При чем тут гимнастика? Пусть природа делает свое дело.