Книга Рок-н-ролл - Давид Мак-Нил

Вечером мы одеваемся. Вернее, одеваемся только мы с Тиной, Рейнхарту на это наплевать, он не хочет вылезать из своих сапог даже при сорока в тени. Втроем отправляемся ужинать в какой-нибудь ресторан, в бункере никто не решается нам и слова сказать. Со своей верхотуры Клоссон дает понять, что недоволен, он считает, будто мы подаем дурной пример, но, когда мы сталкиваемся с ним, он — сама улыбка, он только полагает, что певец должен попробовать сеансы психотерапии. Как ни странно, в один прекрасный день тот соглашается. Если бы директором Центра был я, я бы насторожился. На следующий день Нелли собственной персоной заходит за ним в спальню. И речи нет о том, чтобы он тащился на улицу Шербрук вместе со всем стадом. Меня на эти групповые сеансы не приглашают, я здесь просто гость, в этом положении есть свои достоинства и недостатки, так что я остаюсь внизу, довольствуясь тем, что разыгрываю в голове воображаемую сцену: мой приятель поднимается с места, когда Жан, в свою очередь, велит ему представиться.

— Здравствуйте, меня зовут Рейнхарт.

— Здравствуй, Рейнхарт.

— Рейнхарт, надо, чтобы ты сказал, что алкоголик, это часть работы над собой, — настаивает Жан.

— Ладно, я алкоголик. Но я хочу остаться знаменитым алкоголикам, анонимный алкоголик — это не по мне.

Жан улыбается уже меньше. Тогда Рейнхарт обращается непосредственно к присутствующим:

— Вы все здесь потому, что пристрастились к тому или иному наркотику. Я сейчас вам объясню, что следует делать, чтобы избежать ловушки. Выслушайте меня, это просто: в понедельник алкоголь, во вторник кокаин, в среду гашиш, в четверг амфетамины, в пятницу героин, в субботу экстази, в воскресенье ЛСД, в Рождество и праздники полная свобода действий — морфин, эфир, мескалин, все, что хотите. Если будете соблюдать такой режим, никакого привыкания не наступит.

Жан уже совсем не улыбается.

Рейнхарт возвращается с терапии один, наверное, они предпочли продолжать без него. Я не решаюсь спросить, как там все было, мне прекрасно известно, что единственным ответом будет невразумительное ворчание. Он говорит, что хотел бы немного прогуляться по городу, я согласен. С Люси все кончено, а другие салуны меня не интересуют. Мы садимся в такси, он намерен ехать к Тине. Я не хочу им мешать и собираюсь сбежать по-английски, чтобы отправиться на выставку-ретроспективу Риопеля в Музее современного искусства. Вообще-то я пообещал Чарли его дождаться, но выставка продлится всего месяц, пока она доберется до нас, пройдет лет двести. И потом, он-то встречался с художником, он часто мог любоваться его произведениями, а я знаю только картины, и вот сегодня я отправляюсь на встречу с ним самим.

Я прохаживаюсь по залам и понемногу открываю для себя удивительные работы. В принципе я знал, что такое dripping, но, как, наверное, и большинство, был знаком только с Джексоном Поллоком.[39]На фотографиях я видел несколько полотен квебекского мастера, а еще на афишах в Париже, но ничего в натуральную величину. Здесь же вас словно подхватывает вихрь, водоворот, все искривлено, искажено, порой очень жестко и резко, но при этом чертовски поэтично. Наполненный силой, исходящей от этих полотен, я оказываюсь в последнем зале, где висят двенадцать огромных панно, изображающих времена года, движения становятся такими мягкими, острожными, это великолепно. У входа царит мольберт, усыпанный пятнами краски, Риопель умер уже месяц назад, он давно ничего не писал, но дерево еще пропитано льняным маслом, чуть сладковатый аромат парит облачком по всей выставке. Даже если человек ушел, по запаху можно понять, что он недалеко.

~ ~ ~

Кто-то стащил компьютер у нашего чудо-доктора, разбив стекло его громадного «ниссана» ударом лома. Копий на жестком диске у него нет, он никогда их не делал, боялся любопытных. Ему, как и Рейнхарту, повсюду мерещились шпионы. У него пропали списки с именами и адресами всех пациентов, бывших и будущих, со всеми их личными делами, лечением, течением заболевания; состав базовых молекул в секретных микстурах; все расчетные таблицы; дозировки и противопоказания. Тридцать лет научных поисков и экспериментов, заметки, ссылки — исчезло все. Он на грани помешательства. Он глотает лекарств в три раза больше, чем все его пациенты блокгауза, вместе взятые, дни и ночи торчит в полицейском участке, надеясь, что кто-нибудь отыщет его компьютер. Все столбы в городе он обклеил объявлениями, обещая вознаграждение всякому нашедшему. Покупает время в местном радиоэфире и каждый час в течение минуты хнычет в микрофон. Может быть, человек этого и не заслуживает, но мы пользуемся ситуацией, чтобы развлекаться. Как только у Виктора выпадает свободная минута, он катает нас на своей машине, мы теперь в городе короли. Рейнхарта узнают повсюду, где он только появляется. На террасах кафе все его приветствуют, аплодируют, девицы подбегают обнять. Вообще-то местные жители плевать хотели на знаменитостей, но здесь особый случай. Сразу видно, что его любят, любят и за песни, разумеется, но также любят его самого, и это ему особенно приятно. Все явились на фестиваль разглядывать зулусов Розона, но в основном ради буфета. Он очень хорошо умеет устраивать такие вещи. После спектакля в этом весьма популярном месте оказывается весь Монреаль, туда являются не столько ради ужина, сколько ради того, чтобы покрасоваться. Мы вообще не употребляем алкоголь, даже ни капли шампанского, хотя оно течет рекой. Иногда мы отправляемся в итальянские рестораны, где Рейнхарт заказывает макароны, что же касается меня, то я не прикоснусь к ним до конца дней своих. Мы таскаемся по барам, по пивным, но только не в чайнатаун. Когда однажды я заговорил о китайском квартале, Виктор уклончиво ответил: «Там машина не пройдет, улицы слишком узкие».

Наверняка его папаша понарассказал невесть что о наших приключениях, а поскольку Виктор тоже не желает закончить бездомным бродягой в сквере Вижер, он раз и навсегда вычеркнул из своего списка развлечений все, что есть азиатского. Мы больше не торопимся вернуться на авеню Шербрук к половине двенадцатого, мы возвращаемся, когда хотим, стучим в дверь, будя всех. Дежурный санитар быстро и молча открывает нам и никогда не жалуется директору. Должно быть, Клоссон торчит в полицейском участке или хнычет на различных радиочастотах.

Как-то раз Виктор оказался занят и приехать за нами не смог. Поскольку у нас нет никакой идеи, чем бы заняться, мой приятель начинает скучать. Внезапно его осеняет, и он решает пригласить к нам одну приятельницу, которая несколько лет назад оказалась «девушкой месяца», снявшись на развороте модного мужского журнала. На ней такое декольте и такое умопомрачительное мини, что, когда она появляется на улице Папино, все машины замедляют ход, хотя обычно они едут на полной скорости. Ее обтягивающая маечка, из которой чуть не вываливаются груди, вызывает огромные заторы перед нашим бункером. Тот, в кого врезались, на чем свет стоит костерит того, кто в него врезался, остальные водители пользуются задержкой, вылезают из машин и сворачивают себе шеи, чтобы поглазеть на красавицу. В склоку включается вся улица, все хором кричат: «Давайте без полиции!» Перепуганная насмерть Нелли хочет спрятать красотку, она загоняет нас всех в ободранный коридор, несмотря на то что посторонним жилые помещения посещать запрещено. Решив переодеть девицу в медсестру и дождаться ночи, пока ее можно будет посадить в такси, она размещает всех в общей гостиной как раз в тот момент, когда туда вваливается банда жертв групповой терапии, как раз настало время ужина. Если не считать ее самой, санитарки-верзилы и той, ощипанной, присутствующие не видели женщин уже несколько недель. Они словно с цепи сорвались, метут пол, опустошают пепельницы, перемывают всю посуду, достают печенье и яблоки из холодильника. Марк приносит из своей комнаты пакет лимонада, который тщательно прятал под кроватью. Даже Марио отлипает от своего телевизора и присоединяется к нам. Он объясняет красавице, что когда-то у него был ночной клуб и шикарная машина. Атмосфера праздничная, все и думать забыли про Нелли, которая рвет на себе волосы в дежурной комнате, вися на телефоне и призывая на помощь. Никто не притронулся к жирной курице, уже давно застывшей в своем неаппетитном соусе. Когда ужин кончился и наступило время фильма, наши чокнутые плевать на него хотели, они отказываются отправляться на ночной сеанс, они хотят остаться здесь. Врачи сердятся, надрываются, надсаживают глотку. Делать нечего, сюда заявляется сам Жан, но и это бесполезно. Маленький хоровод кружится по комнате, скандируя: «Без полиции!», население неуправляемо, полная анархия. Клоссона это доканывает окончательно, он и так слишком слаб, а когда узнает еще и это, сам впадает в депрессию. Врачи принимают решение его госпитализировать.