Книга Побег куманики - Лена Элтанг

Парень, который был здесь до меня, внезапно уехал, прихватив какие-то особенные черепки, что страшно взбесило веснушчатую Фиону — на меня она, на всякий случай, поглядывает косо, как будто и я намерен сделать то же самое. Классическая ученая разделочная доска, к тому же наверняка ирландская католичка с фокусами. Готов держать пари на ящик Сент-Эстев!

Остальные ребята — темные лошадки, их явно набирали по объявлению, впрочем, и работа у них лошадиная — пахота в полуденную жару, жалко смотреть. Они прозвали меня СаВа, оттого что я здесь единственный француз. Но я не возражаю — по крайней мере, это способ услышать французское приветствие. От английского языка меня уже тошнит. Особенно от того, что герр Йонатан считает английским языком.

Я хожу в мелких начальниках, со мной в упряжке студентик из какой-то непроизносимой балканской страны, говорит на трех языках и еще на латыни и греческом.

Фиона от него в восторге, с ним она даже смеется, и ее втянутые бледные щеки розовеют. Впрочем, ей не меньше тридцати шести, это многое объясняет.

Хотел бы, чтобы мне объяснили, что за тип ходит за мной по пятам и стоит под окном гостиницы. Чего он хочет, этот оборванец?

Лилиан, моя девочка, умоляю — напиши мне хоть несколько слов. И не вздумай показывать мое письмо Корвину.

Целую тебя в шелковистый затылок. Все еще твой,

Эжен

ОСКАР — НАДЬЕ, ПИСЬМО ЧЕТВЕРТОЕ

Лондон, 16 декабря

Привет тебе, белокурая дива.

Продолжаю, как обещал, хотя меня и точит смутное подозрение, что Иоанновы отрывки тебя изрядно утомили. Однако восторг неофита разрывает меня на части, поверишь ли — давно не испытывал ничего подобного, даже похудел фунта на четыре — оттого, что забываю поужинать.

Итак, читаем дальше.

О вещах, спрятанных в Гипогеуме, надлежит тебе знать следующее:

Часть первоматерии, как я полагаю, соответствующая огню, согласно описанию представляется мне наиболее опасной, поскольку стихия эта и сама по себе обладает великой разрушительной силой.

Но лишь владеющий артефактом огня заглянет в глаза ангелу. Едва ли простой смертный способен выдержать взгляд ангела, а потому — берегись огня.

Другая часть первоматерии — как я полагаю, соответствующая воде — дарует обладателю своему таинственную способность менять его облик по желанию. Ибо вода бесформенна, как и сама материя, а облик есть форма, которую вода способна принимать в зависимости от сосуда.

Третья часть первоматерии дает власть над живущими с тобою в одно время, а значит — упоение…

Как раз в этом месте не хватает нескольких страниц. Жаль, но мне не привыкать. Очень редко бывает так, чтобы текст сохранился полностью. И даже более того — если текст дошел до нас в безупречном виде, то это, скорее всего, подделка.

Тон Иоанна здесь разительно меняется. Вдруг, ни с того ни с сего, он становится исключительно назидательным. И все-таки он темнит и чего-то недоговаривает.

Похоже, он пересказывает источник, в котором и сам-то не слишком хорошо разобрался. Ну да не в этом главное. Если я буду стремиться к абсолютному пониманию, то никогда не покину своего кабинета в архиве и сам превращусь в картонную папку со шнурками…

Обрати внимание, Иоанн вроде бы о чем-то предупреждает своего преемника, но делает это как-то уж чересчур осторожно.

«Заглянет в глаза ангелу». Может быть, идет речь о каком-то вестнике — aggelos 7 Иоанн использует здесь греческое слово. Хотя нет. Скорее всего, речь идет именно об ангеле.

Сказано, что для казни мира воду больше использовать не будут. Потоп оказался малоэффективным. Так что если уж опираться на первоисточники, то сойдет с неба ангел, и очи его, как пламень огненный, и ноги его… что-то там… как раскаленные в печи.

Это, между прочим, тоже Иоанн! Только более откровенный.

У ангела этого в руках должна быть книжка, и кому-то, несомненно, предстоит эту книжку съесть. Возьми и съешь ее; она будет горька во чреве твоем, но в устах твоих будет сладка, как мед.

А потом, когда книжка будет уже съедена и хорошо переварена, все погрузится в огонь.

Надеюсь, первым в него погрузится мое хранилище.

ОФ

МОРАС

декабрь, 19

о чем я думаю?

где тебя любят, говорила моя русская няня, пореже бывай, а где не любят — ногой не ступай

декабрь, 20

первый сон, рассказанный моему другу барнарду

я падаю, тону, пропадаю в густой зеленоватой мути, где-то там, наверху, полуденное солнце шарит острым лучом по воде, но до меня, падающего, достает только самый кончик, он щекочет мне ноздри, я чихаю, темная тина сразу набивается в рот, в детстве я учился дышать через тростинку, сидел в теплом мелком озере с сухим бамбуком во рту, как разведчик из племени сиу, теперь я вижу дно, грязь и блестящие камни на дне, похожие на головы ирландских хабиларов в круглых шлемах, я боюсь ушибиться, переворачиваюсь, вытягиваю руки, но сильная вода не уступает, крутит меня мягко, медленно, я снова оказываюсь лицом вверх и вижу тот же упрямый луч, он щекочет мне глаза розовым свозь закрытые веки, мой зрачок — карманное зеркальце — ловит его, луч уворачивается, бьется острием в стекло и устремляется вверх из последних сил, в моем треснувшем зрачке отражается изумленное знакомое лицо, кто это? где я его видел? он открывает рот, кричит, протягивает ко мне руку, в пальцах у него сияет зеленая, нет, золотая вещица, брегет? медальон? вдруг она выскальзывает, как рыбка, и падает на дно, раскручиваясь по спирали, она падает гораздо быстрее меня, и я завидую, я хотел бы, чтобы это кончилось, я хотел бы упасть, но знаю, что не упаду, потому что это сон, и кто-то теребит меня за плечо и тыкается холодным и острым в руку на сгибе локтя, это луч? меня протыкают лучом? по руке бегут мурашки, что-то мокрое ползет вслед за ними по голой коже, муравьи тянут сосновые иглы? я связан рыжими муравьиными нитками, опутан, как гулливер, обездвижен, как пленник, я останусь здесь навсегда? муравьиные воины, мирмидоняне, утратившие зевсову милость, они гнездятся в фессалии и остро пахнут нашатырем

без даты

когда низшие организмы болеют, их насквозь прорастают другие организмы, водоросли или просто бездомные бактерии, а они даже не замечают

но если они не замечают и живут, как ни в чем не бывало, то болезнь ли это?

может, это просто попытка устроиться немного повеселее

декабрь, 22

барнард смеется, мои сны ясны ему, как майский день

приятно думать о майском дне, теперь, когда за окном идет дождь и в лавке сквозит из-под дощатой двери

правда, здесь и дождь — не дождь, а так — водяная пыльца, висящая в воздухе