Книга Заяц с янтарными глазами - Эдмунд де Вааль

Той весной 1889 года «Эфрусси и компания» процветает, а вот семейные дела крайне осложняются. Отчаянно гетеросексуальный Игнац, в числе многих других томящихся холостяков, увлекся графиней Потоцкой. Эта загадочная графиня, наделенная, по словам Пруста, внешностью «одновременно нежной, величественной и коварной», с черными волосами, разделенными посередине пробором, властвовала над кружком молодых людей, которые носили сапфировые броши с девизом À la Vie, à la Mort[32]. Она устраивает «Маккавеевские» ужины, где ее воздыхатели клянутся совершать в ее честь неслыханные подвиги. Поскольку Маккавеи были иудейскими мучениками, то ей самой отводилась роль Юдифи (с запозданием доходит до меня) — героини, которая отсекла голову охмелевшему Олоферну. После одного такого обеда, как говорится в одном из писем к де Мопассану, Игнац «зашел несколько дальше остальных… и возгорелся блестящей идеей прогуляться по парижским улицам в чем мать родила». Его пришлось увезти за город, чтобы он немного пришел в себя.

Сорокалетний Шарль пребывал в некой точке равновесия между этими столь различными мирами. Его личный вкус стал общественным достоянием. Все в его жизни было эстетично. В Париже его знали как эстета, тщательно подходившего ко всему — от заказов и высказываний до покроя сюртука. Он был большим поклонником оперы.

Даже его собаку звали Кармен.

Я нахожу письмо, адресованное ей — «для передачи через г-на Ш. Эфрусси, рю де Монсо, 81» — в архивах Лувра. Письмо написано Пюви де Шаванном, художником-символистом, любившим изображать бледные фигуры и блеклые, размытые пейзажи.

«Мой маленький барыш»

Не один Ренуар недолюбливал евреев. Целый ряд финансовых скандалов, разразившихся в 80-е годы, привел к обвинениям против новоявленных финансистов-евреев, причем семья Эфрусси стала мишенью особых нападок: это якобы «еврейские махинации» привели в 1882 году к краху «Юньон Женераль», католического банка, тесно связанного с церковью и распоряжавшегося деньгами множества мелких вкладчиков-католиков. Популярный тогда демагог Эдуард Дрюмон писал в своей книге La France Juive[33]:

Дерзость, с какой эти люди проворачивают свои колоссальные операции, которые для них не больше чем простые игорные партии, просто невероятна. За один присест Мишель Эфрусси покупает или продает масло или пшеницу на десять или пятнадцать миллионов. Что за беда! Просиживая два часа возле колонны на бирже и флегматично держась левой рукой за бороду, он отдает приказания тридцати своим маклерам, которые толпятся вокруг с карандашами наготове.

Эти люди подходят к Мишелю и шепчут ему на ухо новости. Дрюмон хочет сказать, что деньги для этих еврейских толстосумов — просто пустяк, игрушка. Они не имеют ни малейшего отношения к сбережениям, которые осторожно относят в банк в базарный день или прячут в банку из-под кофе на каминной полке.

Это очень яркий образ тайной власти и заговора. Он заставляет вспомнить характерную картину Дега «На бирже», где среди колонн перешептываются друг с другом носатые рыжебородые финансисты. Биржа с ее игроками продолжает тему храма и менял.

«Так кто же оборвет жизнь этих людей, кто же превратит скоро Францию в сплошную пустыню?.. Это спекулянт иностранной пшеницей, это еврей, друг графа Парижского… любимец всех аристократических салонов; это Эфрусси, главарь еврейской банды, торгующий пшеницей». Спекуляция — превращение денег в еще большие деньги — видится типично еврейским грехом. Даже Теодор Герцль, апологет сионизма, собиравший деньги у богатых евреев, роняет это слово в одном из своих писем: «Эфрусси, spekulant».

«Эфрусси и компания» и в самом деле обладали огромным влиянием. Во время одного из кризисов отсутствие братьев на бирже спровоцировало панику. Во время другого кризиса их угроза наводнить рынки зерном в ответ на погромы в России была воспринята очень серьезно и с волнением обсуждалась в газетной статье. «[Евреи]… узнали могущество этого оружия, когда те заставили Россию отдернуть руку во время последних гонений на евреев… за тринадцать дней обрушив российские ценные бумаги на двадцать четыре пункта. ‘Троньте еще хоть одного из нашего народа — и вы не получите больше ни рубля для спасения своей империи’, — заявил Мишель Эфрусси, глава большого предприятия в Одессе, крупнейший торговец зерном в мире». Иными словами, Эфрусси были очень богаты, очень заметны и очень пристрастны.

Дрюмон, издатель ежедневной антисемитской газеты, пытался дирижировать общественным мнением через печать. Он объяснял французам, как можно вычислить еврея (одна рука у него непременно больше другой) и как противостоять угрозе, которую представлял этот народ для Франции. В 1886 году, в первый год издания, его «Еврейская Франция» разошлась тиражом сто тысяч. К 1914 году книга выдержала уже двести изданий. Дрюмон утверждал, что евреи — прирожденные кочевники, а потому они считают, что ничем не обязаны государству. Шарль и его братья, российские подданные из Одессы, из Вены и еще бог знает откуда, заботятся лишь о себе самих — и высасывают из Франции кровь, спекулируя живыми французскими деньгами.

Сами Эфрусси, разумеется, считали Париж своим домом. Дрюмон, разумеется, с этим не соглашался: «Евреи, изблеванные изо всех европейских гетто, вселились сейчас по-хозяйски в исторические дома, овеянные славнейшими воспоминаниями о былой Франции… повсюду теперь Ротшильды: в Феррьере и Во-де-Серне… Эфрусси — в Фонтенбло, во дворце Франциска I». Издевки Дрюмона над той быстротой, с какой эта семья из «нищих авантюристов» превратилась в уважаемых членов общества, над их тягой к охоте, над изготовленными на заказ новыми гербами, перерастала в яростную злобу, когда он переходил к мысли о том, что все его достояние осквернено этими Эфрусси и их друзьями.

Я насильно заставляю себя читать эту писанину: книги Дрюмона, его газету, бесчисленные памфлеты в многочисленных изданиях, английские переложения. Кто-то испещрил пометками книгу о евреях в Париже, взятую мной в лондонской библиотеке. Очень старательно и одобрительно, рядом с фамилией Эфрусси — карандашная надпись заглавными буквами: КОРЫСТЕН.

Ее много, очень много, этой писанины, и она лихорадочно мечется между оскорбительными обобщениями и желчными подробностями. То и дело поминается семья Эфрусси. Как будто кто-то открывает витрину — и каждого члена семьи вынимают и выставляют для поношения. Я знал о французском антисемитизме в общих чертах, но тут подкатывает тошнота: жизнь Эфрусси ежедневно подвергается анатомированию.

Шарля, в свой черед, пригвождают к позорному столбу за его «операции… в мире литературы и искусств». Его осуждают за то, что, имея влияние в области французского искусства, он расценивает искусство как коммерцию. Все, что бы ни делал Шарль, обращается в золото, уверяет автор «Еврейской Франции». В плавкое, транспортируемое, изменчивое золото, которое прибирают к рукам, покупают и продают евреи, не ведающие, что такое родина. Даже в книге о Дюрере пытаются выискать какие-то семитские наклонности. Да что понимает Шарль в этом великом немецком художнике, злобствует один «искусствовед», — ведь сам-то он — всего лишь Landsmann aus dem Osten, выходец с Востока?!