Книга Знахарь-2, или Профессор Вильчур - Тадеуш Доленга-Мостович

Он усадил ее, дрожащую от слез, в кресло, оглянулся в поисках графина с водой. На столе у камина стоял коньяк. Он налил рюмку и подал Люции, обращаясь к ней требовательным и в то же время мягким тоном, тем тоном, каким он обычно склонял пациентов к послушанию:

— Выпейте это сейчас.

Она послушно выполнила его приказ и пыталась овладеть собой, пока он говорил:

— Нужно управлять своими нервами, держать себя в руках. Какой же это из вас доктор, если чужие страдания настолько выводят вас из равновесия, что в старом благочестивом профессоре вы вдруг видите кардинала, которому нужно целовать руки? А может быть, вы этим хотели почтить мой преклонный возраст?.. Отнять у меня последние иллюзии? Ну, и как вы сейчас выглядите? Я прошу вас вытереть эти горькие слезы.

Он подал ей свой большой носовой платок, а Люция, вытирая глаза, повторяла:

— Ненавижу ее… Ненавижу…

Сидя в кресле, она постепенно успокаивалась.

— Ну как, может еще одну рюмочку? — спросил Вильчур.

Она запротестовала.

— Спасибо и очень прошу извинить меня за эту истерику. Я веду себя, действительно, ужасно.

— Из вежливости не смею перечить, — умышленно ворчливым тоном ответил Вильчур. — Не смею перечить. Вы ведете себя как малокровная школьница после перенесенной золотухи.

Он хотел ее рассмешить, но слова его не достигли сознания Люции.

— Вы… вы по-прежнему любите ее? — спросила она и сжала губы, чтобы снова не расплакаться.

Вильчур нахмурился.

— Милая пани, прошло уже столько лет, столько воды утекло, столько раз ее могилу весной покрывала новая трава… Время делает свое… Остались воспоминания, горькие и мучительные. Шрам. Я простил. И это все.

Он задумался, а потом добавил:

— Вот видите, здесь вы можете приобрести опыт, понять, что делает с нами время. Все проходит. То, что когда-то могло казаться нам вселенной, спустя годы представляется незначительной пылью и мы понять не можем, почему тогда мы подчинялись иллюзиям.

— О нет, — запротестовала Люция, — ведь вы и сейчас понимаете, что та женщина была для вас вселенной. Настоящая любовь, если даже угасла, остается чем-то большим.

Вильчур махнул рукой.

— Это у таких отшельников, как я. Кто знает, как бы я думал о Беате, если бы сразу после ее ухода на моем пути встретилась какая-нибудь другая женщина…

Усмехнувшись, он добавил:

— Но на своем пути я не встретил нежных сердец. Моей дорогой не ходят женщины.

Люция с грустью сказала:

— Ходят, но вы их не замечаете. Когда же появляются такие навязчивые, которые предлагают себя сами, вы избавляетесь от них с помощью проповеди о разнице в возрасте.

— Это не проповедь, — мягко сказал он. — Это совет. И дело не только в возрасте, не только в возрасте, панна Люция. Здесь еще следует принять во внимание, что я уже человек конченый…

— Что это вы говорите?! — запротестовала она.

— Да-да. Старая развалина, выброшенная за борт, — убеждал он ее серьезно. — Вы представьте себе, какие у меня перспективы. Я мог бы заняться частной практикой дома, но это вынуждало бы меня встречаться со всеми теми людьми, один вид которых вызывает у меня болезненное чувство. Я — хирург, но дома оперировать не могу, а отсюда вытекает, что я должен был бы просить об аренде операционных. Вы же понимаете, что после сегодняшнего моего ухода подвергать себя каким-то вопросам, замечаниям, комментариям или хотя бы взглядам было бы выше моих сил. Таким образом, что мне остается? Догорание. Панис бене мерентиум. И без масла, потому что вы должны знать о том, что я совершенно разорен. Этот дом, в котором мы сейчас находимся, уже не принадлежит мне; мне только любезно предоставлено право доживать в нем…

Он с грустью улыбнулся:

— Доживать в надежде, что это не так уж долго продлится.

— Я совершенно не согласна с вами, — взволнованно запротестовала Люция. — Вам остается такая обширная область работы, как научная деятельность. Лекции в университете, клиника, литература…

Вильчур задумался.

— Это не в моем характере. Я могу писать только тогда, когда это заполняет мое свободное от активной работы время. Что же касается чтения лекций… Дорогая пани, они выживут меня и оттуда. Нет, ничего мне не осталось, кроме как закрыться в доме и ждать своего конца, а он, мне кажется, не заставит себя долго ждать. Так уж устроено в природе: ненужное уходит само, а я чувствую себя ненужным.

— Как раз об этом идет речь, пан профессор. Вы чувствуете себя ненужным, но я хочу вас заверить, что это минутное настроение, которое скоро пройдет. Я хочу вас заверить в том, что ваша жизнеспособность ни в чем не ослабела, ваш талант и энергия не сократились. Это — временная депрессия.

— Я не верю этому.

— Я постараюсь убедить вас.

— Каким образом?

— У вас начата большая работа о новообразованиях…

— Не столько начата, сколько заброшена. Уже год я в нее не заглядывал. Нет многих материалов. Следовало бы собирать их, заниматься поиском, классифицировать, но, признаюсь вам, делать это у меня нет никакого желания.

— Я буду помогать вам и займусь этим.

— Это было бы подарком с вашей стороны. Но вы хорошо знаете, панна Люция, что я такой жертвы принять не могу.

— Но это никакая не жертва. Выделите мне за работу часть авторского гонорара или, например, поместите рядом со своей фамилией мою: "При сотрудничестве доктора Люции Каньской", а это немало.

После многих настойчивых просьб Люции Вильчур, хотя и неохотно, согласился, наконец, и уже на следующий день они начали работу. Она приходила обычно в послеобеденное время. Вместе приводили в порядок рукопись, отмечали недостатки, выписывали из специальной литературы библиографию. Вечером они разговаривали за кофе, после чего Люция прощалась с профессором, чтобы на следующий день снова появиться с кипой статей или книг, подобранных в библиотеке.

Работа продвигалась с трудом. Вопреки предсказаниям Люции, депрессия Вильчура не проходила. Не раз откладывал он перо и впадал в многочасовые раздумья, после которых был уже не способен не только работать, но даже и разговаривать с Люцией.

Однажды она застала его пьяным. Она была близка к отчаянию, но храбрилась и продолжала упорно верить, что что-нибудь произойдет, что поменяется ситуация, изменится настроение Вильчура.

Так прошли два месяца. Время Люции проходило между клиникой и работой с профессором, а также в поисках работы в каком-нибудь другом месте. Хотя со стороны профессора До-бранецкого она не испытывала по отношению к себе ожидаемых ею ранее притеснений, однако чувствовала она себя там скверно. Внешне в клинике все шло по-старому: никаких перемен, никаких передвижений. И все-таки атмосфера была совершенно иной. Более эмоциональные, а к ним относилась Люция, ощущали это на каждом шагу. Фамилию Вильчура здесь никто никогда не упоминал. В этом молчании выражался как бы стыд, что вот так легко отреклись от него, выбросили его, забыли.