Книга Франклин Рузвельт. Человек и политик - Джеймс Макгрегор Бернс

Внешне Рузвельт придерживался определенного распорядка дня. Устроившись в 10.00 или около того за своим большим письменным столом, президент обычно посвящал остаток утра, а также время ленча (когда приносили горячую пищу) и часть полудня приему посетителей. Другую часть полудня диктовал письма и памятные записки, в основном в форме энергичных, дружелюбных коротких посланий. Его неделя также укладывалась в определенный распорядок. В понедельник или вторник президент встречался с «большой четверкой» — вице-президентом, спикером и лидерами большинства в обеих палатах конгресса; во вторник после полудня или в пятницу утром — с прессой; по пятницам после полудня председательствовал на заседаниях членов администрации.

Этот график, однако, мог легко расстроиться из-за какой-нибудь нештатной ситуации, поэтому лучше считать, что у Рузвельта не было определенного режима работы вовсе. Иногда он торопился провести важные встречи или затягивал менее важные. Не отвечал на большинство писем, отсылал многие для ответа в соответствующие учреждения или передавал Уотсону, Эрли и Гопкинсу, чтобы они отвечали на них от своего или его имени. Иногда он даже сам писал письма, которые подписывал помощник или секретарь. Много разговаривал по телефону (редко по ночам), в ряде случаев отказывался подходить к телефону; встречался с незначительными, даже скучными людьми и игнорировал встречи с лицами, пользующимися большим политическим и интеллектуальным влиянием, — и все это в соответствии с какой-то мистической системой приоритетов, не понятной никому, возможно и ему самому.

Тем не менее, если Рузвельт и не придерживался в работе четкого распорядка и плана, это свидетельствовало о привычке ума, складе интеллекта и стиле поведения, которые можно определить одним словом — доступность. Через восемь лет тяжелого пресса обязанностей в Белом доме он оставался бесконечно любопытным, проявлял интерес к новым идеям, изобретениям, экспериментам. Переписывался или беседовал с поразительным количеством разнообразных людей: членами Верховного суда; монархами, в том числе королем Георгом VI и норвежским королем Хааконом; старыми друзьями из голландских графов; поэтами и писателями, включая Карла Сандбурга и Элтона Синклера; старыми друзьями семьи из округа Датчисс; радикалами, включая Нормана Томаса; журналистами; старыми, закадычными друзьями и дипломатами Уильямом Филипсом из Рима, Фрэнсисом Сэйром из Манилы или Грю из Токио; старыми вильсонистами, включая Джозефуса Даниеля; главами правительств, в том числе канадским премьером Макензи Кингом; старыми мудрецами, например Гренвиллем Кларком из Нью-Йорка, Бернардом Барухом из Лафайет-парка, а еще — членами администрации, сенаторами, членами палаты представителей, помощниками министров, главами разных ведомств и агентств, губернаторами, мэрами, ведущими бизнесменами, фермерами, профсоюзными деятелями, ветеранами, представителями массы общественных организаций и их руководителями, лидерами оппозиции и повстанцами.

Такое обилие контактов не способствует глубине человеческих взаимоотношений. Никто, включая жену и сыновей, не мог сказать, что находится в близких отношениях с президентом и способен понимать его. Никто не стал бы утверждать, что незаменим для президента. Рэймонд Моли, Томас Коркоран и даже сын Рузвельта Джеймс лишь временами попадали под его влияние или выходили из-под него. Теперь, когда наиболее приближенным к президенту стал Гопкинс, других, включая Элеонору, интересовало, сколько времени продолжится это состояние их отношений и избежит ли Гопкинс сердечного удара, когда в нем отпадет необходимость. Рузвельт не питал привязанности ни к кому — мужчине, женщине, стране, союзнику или принципу, — но лишь к какой-то цели, столь глубоко в нем скрытой и в то же время столь трансцендентной, что немногие могли распознать ее в то сложное, бурное время.

Но Рузвельту некогда было задумываться над такими вещами. Он председательствовал в своем Белом доме с присущим ему добродушием. Старался получать информацию отовсюду, боролся с рутиной, скрытым сопротивлением организованной работе, сталкивал людей с разными взглядами, запирал соперников в комнатах, пока они не мирились. С одинаковой заинтересованностью развенчивал навязчивые идеи Икеса о выделении службы охраны леса из министерства сельского хозяйства; просьбу сына Джона по телефону устроить торжественный прием его жене и ребенку в Белом доме; просьбу Черчилля о неотложной помощи; требования Элеоноры назначать на государственные посты либералов и находил для всего время и здоровье. В чрезвычайной обстановке писал шутливые записки секретарям, уверял Икеса, что на следующей рыбалке выловит рыбу большего размера, вспоминал эпизоды из своего далекого детства и отсылал миссис Уотсон газетное фото Папы с «королевой» фестиваля «Яблочное цветение» (копии в секретную службу и ФБР). В канун величайшего испытания, когда Гитлер пустился в самую роковую авантюру современной истории, когда Рузвельт руководил в момент колоссальной опасности неподготовленной и демобилизованной нацией, «центр силы Запада» находился в суматошном кабинете исполнительного учреждения, расположенного в изящном особняке.

Глава 2РАЗРАБОТКА БОЛЬШОЙ СТРАТЕГИИ

Весеннее солнце теперь вставало раньше и поднималось выше. Оно растопило сугробы снега на московских улицах. Вешние воды понесли слякоть и грязь из Берлина, обернулись бурными потоками в горах Греции и Югославии. Под солнцем потянулись вверх маки на развалинах Лондона; зацвели каштаны вдоль набережной Сены в Париже; набухли почки на вишневых деревьях приливноотливной зоны Вашингтона; распустились пионы в императорских садах в Токио. Для солдат наступило время подготовки к боям. Вдоль бесконечных линий фронта и на морском побережье усиливалось патрулирование и наблюдение. Кроме того, это было время, когда Гитлер производил разведки боем, замышлял или предпринимал наступательные операции. В начале весны в разных столицах множились слухи о предстоящих действиях фюрера.

Боевые возможности Гитлера были таковы, что весной 1941 года он мог нанести удар в одном или сразу в четырех направлениях. Англичане все еще готовились отразить мощный десант немцев через Ла-Манш. Не оставляла тревога испанцев. Гитлер продолжал оказывать давление на Франко, домогаясь разрешения атаковать Гибралтар и затем переправиться в Африку. Каудильо не поддавался, но теперь поползли слухи, что нацисты собираются вторгнуться в Испанию и осуществить свои планы в любом случае. Тем временем Гитлер держал на коротком поводке вишистскую Францию. Поступали сообщения, что нацисты концентрируют бронетехнику и авиацию на Сицилии, чтобы поддержать терпящих поражение итальянцев в Ливии. Давлению нацистов подвергались и Балканские страны, раздираемые давними ссорами и междоусобицами.

В сложной шахматной игре Рузвельт следовал ходам Гитлера с нарастающим беспокойством. Неспособный к активным действиям из-за сопротивления конгресса, неадекватного вооружения и собственных сомнений, он тем не менее пытался что-то предпринимать. Так, Черчилль сообщил в конце марта, что торпедирован британский линкор «Малайя» во время конвоирования каравана грузовых судов, и заявил, что будет «весьма обязан», если линкор отремонтируют на верфях в США, — президент ответил, что будет рад этому. Гитлер потребовал от Петена присоединиться к «Оси», — Рузвельт поручил своему послу в Виши адмиралу Уильяму Д. Лихи подтвердить веру Америки в конечную победу англичан. Черчилль предупредил президента о планах Виши отправить линкор «Дюнкерк» из Орана в Тулон для ремонта, игнорируя опасность использования мощного боевого корабля в интересах нацистов, — Рузвельт поручил Лихи заявить Петену энергичный протест, который и возымел действие. Греки, опасавшиеся нацистского вторжения, попросили президента прислать 30 давно обещанных современных боевых самолетов, — главнокомандующий вооруженными силами США потребовал от командования ВМС отправить их (однако Греция была оккупирована до прибытия самолетов). Югославский князь Павел стал проявлять признаки уступчивости перед угрозами нацистов, — Вашингтон постарался убедить регента, что Южные Балканы не должны подчиняться Гитлеру.