Книга Американская оккупация - Паскаль Киньяр

Патрик подошел к матери. Аббат Монтре решил сфотографировать их. Мадам Карьон раздраженно отказалась. Но аббат Монтре настаивал: он непременно хотел снять ее вместе с Патриком и Труди. К кому обращена наша улыбка, когда мы невольно и глуповато улыбаемся перед объективом? К нам самим на пороге смерти.

Патрик с трудом отговорил аббата Монтре от его намерения. Его мать уже готова была расплакаться, как вдруг на липовой аллее грянул боевой сигнал к атаке на индейцев: это заиграл американский духовой оркестр, и все население Мена кинулось к импровизированному футбольному полю, устроенному посреди парка. Оркестр исполнил «Диксиленд». У края поля расположились две машины скорой помощи с носилками наготове. Мэл торопливо переоделся под липами в футбольную форму и подбежал к маленькому священнику, робкому старичку в черной сутане, с просьбой еще раз сфотографировать его.

Сперва аббат даже не узнал Мэла в этом необыкновенном наряде, потом пришел в полный восторг и сделал снимок. Минуту спустя матч начался с яростной и бестолковой драки.

Зрители испуганно смолкли. Аббат Монтре оторвал взгляд от своего черного пластмассового фотоаппарата, свисавшего на ремешке с шеи, и горестно сказал Патрику, который стоял рядом:

— Сын мой, похоже, пришельцы тут — мы. И куда только смотрит Господь?

* * *

Вечером их пригласили на базу, в ангар, где располагался солдатский клуб.

На эстраде Мэл, Риделл и Патрик в своей красной ермолке исполнили одну мелодию специально для аббата Монтре. Старик мало-помалу проникался красотой новой непривычной музыки. Одурманенный усталостью после насыщенного праздничного дня, он сидел за бутылочкой пива Schlitz и блаженно улыбался. Хлебнув в очередной раз пива, он вдруг отодвигал стакан, поднимался и делал очередной снимок черным пластмассовым аппаратиком.

Стоявший у дверей бара полковой священник-негр пересек зал, чтобы пожать ему руку. Тотчас же саксофонист Мэл подошел к микрофону и объявил, что хочет исполнить в честь French preacher[32]и американского капеллана религиозную песнь, которую слышал в детстве, когда Господь еще не покинул его душу, а Огастос жил на этой земле. И они спели «Josuah Fit the Battle of Jericho»[33]. Все негры встали и хором, под руководством американского священника, исполняли старинный госпел.

Они шли вокруг Иерихона. Семь раз обошли они этот город с запертыми воротами. Они свистели. Белые солдаты бурно аплодировали. Риделл не мог играть — он плакал. Несколько негров окружили аббата Монтре, подняли его на руки и, продолжая громко петь, торжественно пронесли через весь зал. Старый священник сам едва не разрыдался от волнения.

* * *

Она смеялась. Она стояла на коленях. Она расстегнула молнию на джинсах Патрика. День близился к вечеру на островке посреди Луары, в департаменте Луарэ, во Франции, в Европе, в западной части света.

Труди, тоже в джинсах и в майке, только что кончила мастурбировать Патрика, сидевшего на песке. Он застонал от удовольствия.

— Cool down, Рее Сее! (Успокойся, Пи-Кей!), — шептала она, пока он извергался в ее руку.

Она вынула руку из его джинсов и вытерла ладонь о футболку Патрика. Тщательно и неторопливо. Она смеялась. Патрик привлек ее к себе, пытаясь поцеловать в губы. Он твердо решил доказать ей, что на свете есть музыка куда более сложная, чем мотивчики ее любимого Пола Анка.

— Ты должна послушать настоящую американскую музыку. В следующую субботу у нас будет классный концерт в Дрё. Я хочу…

Но Труди мягко прижала палец к губам Патрика, веля ему замолчать, и легонько чмокнула в глаз. Она уселась на песок, ерзая, придвинулась к нему вплотную, опустила голову ему на плечо и сказала, что счастлива. Потом прошептала:

— Пи-Кей, ты бы сколько детей хотел?

Патрик перебирал ее светленькие «химические» кудряшки. Он равнодушно отозвался:

— Ну а ты сколько хочешь?

Труди подняла голову с плеча Патрика, где она так уютно пристроилась. Запустив пальцы в его короткие волосы на затылке, она притянула Патрика к себе и пристально взглянула на него, глаза в глаза. Потом закурила «косяк». Патрик от травки отказался. Труди пустила дым ему в глаза. Смеясь, она обкуривала его испачканную спермой майку. Вдруг прикрыла веки и, не поднимая их, сказала на своем американском, с непривычной суровостью:

— Почему ты не подарил мне свою деревянную кофейную мельницу? Мне так хотелось иметь эту деревянную вещицу, Пи-Кей. Она же старинная, правда? Я обожаю дерево. Я обожаю деревья. Я обожаю старинные вещи. Надежные, крепкие вещи. И я хочу надежного, крепкого мужчину. Ты ведь не умрешь в двадцать два года, Пи-Кей? Ты не умрешь, как Бадди Холли? Мне нужен крепкий дуб.

И Труди глухо повторила:

— I want a sturdy oak. (Мне нужен крепкий дуб).

* * *

В дверях дома Патрик встретил отца, приехавшего из Клери. Они стояли лицом к лицу в тесной передней. От измазанной майки Патрика сильно пахло спермой, которую вытерла Труди Уодд, и сигаретами с гашишем, которые она курила на острове.

— Что с твоей майкой? — вскричал доктор Карьон.

Патрик отталкивал отца, который, схватив край его майки, принюхивался к ней. Вдруг доктор поднял руку, собираясь дать сыну пощечину. Тотчас Патрик размахнулся для ответного удара.

Доктор застыл в изумлении. Потом отвернулся и пошел в библиотеку. Патрик поднялся к себе.

Несколько минут спустя доктор Карьон вошел в его комнату, неся биографию Иоганна Себастьяна Баха. Патрик сидел за письменным столом и занимался. Доктор протянул книгу сыну, но тот отказался взять ее.

— На свете есть и другая музыка, кроме той, что вы считаете живой, — сказал ему отец.

— Мертвые меня не интересуют, — отрезал Патрик.

Доктор пожал плечами. Он запретил сыну встречаться с Труди Уодд. Потребовал, чтобы тот занимался без передышки в оставшиеся до экзамена десять дней.

— Все, что думали и делали эти мертвецы, касается только их самих, — продолжал Патрик. — Вернее, касалось. Но это не касается меня. У меня нет с ними ничего общего!

И Патрик оттолкнул книгу по столу назад к отцу, который принес ее в воспитательных целях. Доктор взял биографию Иоганна-Себастьяна Баха. А Патрик все говорил и говорил.

— Мне плевать, как другие самовыражались в разных там шедеврах тысячу лет назад. Я хочу самовыражаться здесь и сейчас, понял? — И Патрик запел во весь голос: — «У нее такие ножки! Валентина, Валентина!»… Вот что тебе нравится! Вот она — добрая старая французская музыка!