Книга Искушение богини - Паулина Гейдж

Вздрогнув, Тутмос поглядел в ее спокойные, ясные глаза и уловил в их глубине какую-то перемену. Проницательность всегда была присуща ему, а бремя власти, которое он нес долгие годы, еще обострило его чувствительность. Обстоятельства смерти Неферу приводили его к одному выводу, который одновременно приносил облегчение и волновал его сверх всякой меры. За то время, что он провел на престоле, ему не раз случалось видеть, как люди умирают насильственной смертью, и действие яда он не перепутал бы ни с чем. Кроме того, он до мелочей знал, чем живут и дышат все влиятельные царедворцы, и ему не однажды доводилось уходить из искусно расставленных сетей тех, кто хотел превратить его в марионетку. У него не было ни малейших сомнений в том, что кто-то из жрецов или высокопоставленных чиновников снова пытается подчинить себе его волю или утолить свое ненасытное честолюбие, и эта уверенность разожгла в нем гнев, который будет медленно тлеть до тех пор, пока он не узнает все. Но в то же время он испытывал облегчение – ведь ответственность за решение, которое давалось ему с таким трудом, была на время снята с его плеч, а значит, с ним можно подождать. Несмотря на то что Неферу была второй женщиной в Египте, его царственным отпрыском, он никогда не понимал ее и потому страшился обнародовать свой выбор, который оставит возлюбленную им страну в руках бестолкового юнца, рыхлого, как непропеченная лепешка, и угрюмой, бесхарактерной девчонки. Не для того он столько раз ставил свою жизнь на карту, плел заговоры и помогал за других людей расставаться с телами. Ему почти хотелось, чтобы правда о смерти его дочери осталась нераскрытой, настолько она отвечала его целям. Но коварный замысел, стоявший за этой смертью, чьи-то далеко идущие планы, которые в будущем могли угрожать всей его династии, – вот что не давало ему покоя, вот ради чего он был готов выслеживать и вынюхивать до конца, хотя, скорее всего, обвинение никогда не будет предъявлено и преступник не предстанет перед судом. И он шепнул про себя призрачной тени, что поднесла зловещую чашу к губам Неферу: «Я тебе напомню, кто правит в Египте. Я – Маат, и моя воля – воля бога». К тому же теперь, когда первой дочерью стала его любимица Хатшепсут, он может наконец вздохнуть свободно. И в его мозгу возник план, пока еще неясный, но быстро обретающий четкость.

– Нет, – сказал он, глядя в покорное лицо дочери. – Ее судьба была в том, чтобы стать божественной супругой, но она противилась этому. И она сама передала эту судьбу тебе, помнишь, Хатшепсут? «Я не просила такой судьбы. Я ее не хотела… возьми…»

Она вспомнила, и у нее тут же засосало под ложечкой.

– «Возьми… и воспользуйся ею», – закончила она. – Но я по-прежнему не понимаю. Неферу часто говорила такие вещи, которые я не могла понять, как ни старалась.

Тутмос переставил на другое место стол, который стоял между ними, и посадил девочку к себе на колени.

– Неферу унесли в дом мертвых два часа тому назад, – сказал он тихо, – и это очень важно для тебя, малышка. Теперь ты последняя царская дочь, оставшаяся в живых.

Он почувствовал, как она вся напряглась. Хатшепсут отвернулась и наконец сдавленным голосом сказала:

– Великий, теперь ты заставишь меня выйти замуж за Тутмоса?

– Ты еще слишком молода, чтобы говорить о браке. Разве тебе не нравится Тутмос?

– Нет. Он скучный.

– Хатшепсут, у тебя впереди еще много лет, и за эти годы ты научишься понимать, в чем заключаются обязанности, которые отказалась взять на себя Неферу. Именно поэтому она и умерла, ты это понимаешь?

– Нет, – ответила она устало. – Конечно нет. Ничего не понимаю.

– Ты совсем не такая, – продолжал он. – Сам Амон хранит тебя. И все равно отныне ты должна быть очень осторожна во всем, что говоришь и делаешь. И не думай о будущем. Оно в моих руках, но если я решу, что тебе необходимо выйти замуж за Тутмоса, ты ведь подчинишься моей воле, не так ли?

– Конечно, если ты прикажешь. Он легонько встряхнул ее.

– Ты уже не раз нахально нарушала мои приказы! Но я говорю о том, для чего еще не настало время, а сейчас надо думать о настоящем. Скажи мне, чем ты на самом деле занималась прошлой ночью?

Она вывернулась из его объятий и встала перед ним, скромно сложив за спиной руки.

– Прости, отец, я не могу тебе сказать. Но ничего плохого я не делала.

– Очень хорошо.

И он оставил эту тему, зная, что ничего больше от дочери не добьется.

– С сегодняшнего дня начинается траур по Неферу. Уроков пока не будет, так что своих друзей ты не увидишь. Твоя мать легла поспать, и я советую тебе сделать то же самое. У тебя очень усталый вид. И не рассчитывай увидеть Нозме раньше чем через несколько дней. Она будет занята исполнением обязанностей кухонного раба, чтобы запомнить, что я, фараон, который сделал ее царской кормилицей, могу превратить ее в прислужницу при царской кухне.

Хатшепсут улыбнулась:

– Она не виновата, что я убежала.

– Тебя поручили ей.

Он хлопнул в ладоши, возникла вторая царская кормилица Тийи, поклонилась и застыла в ожидании.

– Положи ее в постель и держи там все утро, – приказал Тутмос. – И смотри не оставляй ее одну ни на минуту. Он наклонился и поцеловал Хатшепсут. Внезапно она обвила руками его шею.

– Я люблю тебя, отец мой.

– Я тоже люблю тебя, малышка Хат. Я рад, что ты цела и невредима.

– Разве могло быть иначе, когда у меня есть два таких могучих отца и покровителя? – серьезно спросила она. И тут же улыбнулась лукаво, отошла от него, вложила свою руку в руку Тийи и степенно пошла с ней к двери.

Семьдесят дней, покуда Нил разливался во всю ширь, превращая землю в гигантское красно-коричневое озеро, на тихих волнах которого, казалось, покачивались крыши деревенских домов и кроны деревьев, тело Неферу с вынутыми внутренностями лежало в доме мертвых, где его почтительно готовили к переселению в новое обиталище. Гладкая желтоватая плоть, знакомая с теплом солнечных лучей, прикосновениями золотых украшений и человеческих рук, познала теперь покой, совершенно не похожий на тот, которого девушка искала при жизни. Пока младшие жрецы обвивали худенькие руки и ноги повязками тончайшего льна и наполняли полости тела не пищей, вином и любовью, но вымоченными в содовом растворе тряпками, незрячие глаза со слепой покорностью следили за каждым их движением. В храмовых мастерских ремесленники наводили последний лоск на саркофаги, в которых ей предстояло лежать. На другом берегу реки художники, скульпторы и каменщики, борясь с водой, подступавшей к дверям и сочившейся между плитами пола, не покладая рук трудились над маленьким посмертным храмом, строительство которого начала сама Неферу еще при жизни, чтобы после смерти ей было где принимать дары живущих и выслушивать их жалобы и мольбы. Но не так скоро. Не сейчас. Было что-то жалобное и в неоконченной истории жизни, торопливо принимавшей форму на внешних стенах храма, и в спешно настеленном полу святилища, и в грудах каменной крошки и пыли вокруг статуй, над которыми обливались потом мастера, чтобы завершить работу, прежде чем Неферу принесут и положат внутри утеса, в темной тишине каменной усыпальницы, чей вход будет виден лишь ей одной.