Книга Три прыжка Ван Луня - Альфред Деблин

Светлолицый так громко расхохотался, будто был пьян. Ма строго посмотрел на него; но Ван понял, что этого Сю все равно не призовешь к порядку. Кто-то рядом с Ваном толкнул локтем своего соседа, чье лицо раскраснелось от горячего чая, и шепнул, чтобы тот высказался перед всеми — мол, так будет лучше, чем браниться на улице под чужими окнами.

Ваном опять овладела печаль, которая железной хваткой вцепилась в него и пыталась утопить в темной болотной трясине. Он задыхался. Все, что здесь говорили, было фальшью.

И пока двое рядом с ним продолжали спорить о чем-то, сопровождая свои слова неуверенными жестами, а Сю самодовольно и во весь голос выкладывал очередную историю, Ван начал жаловаться, потянул Ма Ноу к себе, заставив его тоже усесться на полу. Он заговорил беспомощно и отрывисто, повернул голову, губы его дрожали: «Ма, оставайся здесь, со мной. Не возбуждайтесь так, дорогие братья. Сю, ты молодец, ты все говоришь правильно. Я не буду долго вам докучать, мне просто кое-что пришло в голову, пока Сю рассказывал об окружном даотае из Гуанъюани в провинции Сычуань — том самом начальнике, чьи люди захватили четырех наших. Мы, конечно, не бросим их в беде, мои дорогие. Зря вы подозреваете меня в столь дурных намерениях. Мне лишь припомнилось кое-что, случившееся в Шаньдуне, когда я жил в Цзинани, большом городе, и служил у одного бонзы; его звали Доу Цзэнь. Вы его вряд ли знаете, но он — хороший человек, он много мне помогал. Там у меня был друг — его тоже убили. Я хочу рассказать вам об этом друге, Су Гоу, так его звали. И тогда вы поверите, что я не оставлю четырех наших братьев в руках даатая. Разве я мог бы — после случившегося в Цзинани, после того, как там убили моего друга Су Гоу? Он был почитателем западного бога Аллаха, который как будто заботится о своих приверженцах. Однако в Ганьсу начались беспорядки, когда эти люди вдруг пожелали молиться вместе, и племянник Су Гоу первым прочитал вслух отрывки из старой книги, и его порубили на куски вместе со всей семьей. Потом в Цзинани власти разыскали моего друга, а он был очень достойный, рассудительный человек и мог с честью выдержать величайшие испытания. Но судьбе не прикажешь. Моего друга снова схватили — уже после того, как я вызволил и его, и обоих его сыновей. Он думал, что ничего плохого ему не сделают, он собрался бежать, но сперва хотел расплатиться с кредиторами, и продать свой дом, и посоветоваться с муллой насчет благоприятного дня. Но тут раздалась барабанная дробь. Некий презренный варан (он же — белый тигр, он же — худосочный дусы) нанес ему сзади удар рукоятью сабли: прямо рядом с домом моего друга, у маленькой побеленной стены. И потом, когда мой друг обернулся, они его зарубили пятью саблями. Не смейтесь: в тот миг я ничего не мог сделать. Его дух, только что выпорхнувший из него, вероятно, вселился в мою печень, потому что после того убийства я много дней был вроде как одержимым. И случилось это в Цзинани — со мной и моим другом. Дусы уже нет на свете, можете мне поверить. Но это безнадежная затея — пытаться перейти через реку Найхэ: они всегда возвращаются и что-то у нас отнимают. Они не дадут нам ни мира, ни покоя. Они хотят и меня, и вас, и всех нас полностью уничтожить, лишить жизни. Что же нам делать, дорогие мои? Я, ваш друг Ван из Хуньганцуни, уже ослаб плотью, стал смердящей трухой. Я могу только плакать и сокрушаться». Ван сидел перед Ма Ноу, как больной ребенок; натужно — со стонами, хрипами и всхлипами — работала его грудь.

У него текло из глаз и из носа; его широкое обветренное лицо вдруг сделалось совсем маленьким и женоподобным. Он прислонился к плечу Ма Ноу, впав в подобие беспамятства.

Он не лгал, когда рассказывал о Су Гоу. Ван, уличный бродяга и зазывала, встретился с этим магометанином случайно, в своей гостинице. Серьезная и спокойная натура нового приятеля произвела на него огромное впечатление. Она привлекала Вана даже сильнее, чем — в сутолоке городских будней — казалось ему самому. Но вскоре у него возникло смутное чувство, будто здесь кроется нечто роковое, нечто настолько глубинное, что лучше даже не вникать. Поэтому он редко встречался с Су Гоу и его сыновьями; когда же все-таки разговаривал с ними, то только на будничные темы. Потом Су Гоу арестовали, что и заставило Вана со страхом осознать, как сильно он привязался к этому человеку. Он так и не понял, какого рода связь образовалась между ним и магометанином; только заметил, что необычайно взволнован и неизвестно почему принимает живейшее участие в судьбе Су. Вана угнетало ощущение, что посягнули на него самого, на что-то в нем — пугающее и глубоко сокровенное. И встревожила его не бесцеремонность посягательства, но собственный ужас перед этим сокровенным, которое вдруг сделалось явным и которое он не хотел видеть, во всяком случае, не хотел видеть сейчас — может быть, позже, гораздо, гораздо позже. Пять сабель и маленькая стена соединялись перед его внутренним взором в одну картину — снова и снова, каждую минуту, каждый час; он не мог этого вынести, должен был поскорее это прикрыть, закопать. И потому идея мести за Су сперва возникла как нечто абстрактное, навязанное ему. Только когда, оказавшись в комнате бонзы, Ван взял в руки оленью маску, когда под воздействием запаха оленьих рогов ожили воспоминания о былых проделках — о «собачьих гонках» на рыночных площадях, о лазании по крышам, — только тогда он впервые с уверенностью осознал, что действительно убьет ненавистного дусы и что маска поможет ему всё скрыть. Эта мимолетная мысль тогда осчастливила его и придала уверенности: всё скрыть. Он пытался обмануть себя относительно будущего, которого стыдился и которое его пугало. Казалось, не было никакой необходимости, чтобы наутро он выбрался из кумирни и побежал на площадь: ночью он уже десять, если не пятнадцать раз задушил дусы, прикрываясь маской, — все самое главное уже состоялось. Но он все-таки побежал; он должен был побывать на том месте, чтобы оно отпечаталось в его сознании. И в результате произошло реальное убийство: как жертва, которую он принес самому себе. Так Ван отмстил за магометанина, своего друга.

Резкий и будничный голос человека, который прежде толкнул в бок соседа Вана, вдруг перекрыл перешептывания, гневные и угрожающие реплики. Человек крикнул, что тот, кто сидит ближе всех к дверям, должен обойти вокруг хижины — посмотреть, нет ли снаружи посторонних; после этого он будет говорить. Когда дверь распахнулась и долговязый парень, сначала, вытянув шею, выглянул во двор, а потом скрылся за порогом, в хижине на минуту воцарилась тишина, и все услышали шум реки, шелест обваливающихся снежных глыб. Парень вернулся, ухмыляясь: он, мол, и вправду обнаружил нечто «постороннее», но не живое, а мертвое. И вытащил из-под полы халата серо-бурую дохлую виверру. Ма Ноу вздрогнул от отвращения; он хотел было выставить недоумка за дверь, но, увидев серьезные лица остальных, сдержался, только возбужденно втянул ноздрями воздух.

Человек с седой бородкой — тот самый, что послал парня на разведку, — поднялся со своего места у печки и, подойдя к двери, загородил ее спиной; затем заговорил тихо, но отчетливо, то и дело странно взмахивая руками, будто ловил мух. Еще он время от времени пощипывал бороду. Его старческое лицо с мешками под глазами казалось полным жизни, как мордочка урчащего кота. Дряблая кожа ничуть не мешала игре переменчивых гримас; она собиралась в складки, блестела, волнами перекатывалась по круглому лицу с массивной нижней челюстью. Человек часто клацал зубами, высовывал кончик розового языка, горбил запакованную в ватную куртку спину, сгибал то одно, то другое колено. О нем знали, что он без какой-либо видимой причины бежал из родных краев и стал презренным бродягой. Уже много лет он обретался в горах Наньгу, честно зарабатывая себе на жизнь разного рода подсобными работами в окрестных селениях. Люди из его родного города, которых любопытствующие расспрашивали о нем, сообщали, качая головами, что он непонятно почему вдруг бросил все свое имущество. Они были убеждены, что старик боялся раскрытия какого-то преступления, но оно в итоге так и не было раскрыто; над этой историей они много потешались и через нее пытались объяснить его натуру — таинственную, внушавшую им страх.