Книга Король говорит! - Питер Конради

Несмотря на глубокое социальное различие, отношения между ними превратились из профессиональных в дружеские, чему способствовал искренний и откровенный стиль общения Лога.

«Самая поразительная черта тех двух лет, что он провел со мной, — это огромная работоспособность его Королевского Высочества, — рассказал Лог биографу герцога Дарбиширу. — Когда только еще наметилось улучшение, у него сложилось ясное представление о том, что такое безупречная речь, и ничто уже не могло удовлетворить его, кроме этого идеала. За два года он ни разу не пропустил занятия со мной — это достижение, которым он вправе гордиться. Он понимал, что одного желания излечиться недостаточно: нужна твердость характера, упорная работа, самоотверженность, и всего этого он не жалел. И теперь он достиг желаемого — чувства удовлетворения и уверенности в дикции».

Герцогиня тоже играла свою значительную (хотя и не для всех явную) роль, ободряя и поддерживая мужа. Хотя обычно это происходило не прилюдно, но порой оказавшиеся рядом замечали это, как случилось однажды, когда после официального завтрака герцог поднялся, собираясь говорить, и дольше обычного, казалось, не мог совладать с голосом. Он уже готов был сдаться, когда присутствующие увидели, как герцогиня протянула руку и сжала его пальцы, словно ободряя его и побуждая продолжить. Неизменно он так и поступал.

Глава шестая ПРИДВОРНОЕ ПЛАТЬЕ С ПЕРЬЯМИ

Машины бампер к бамперу выстроились вдоль всего Мэлла[68]по дороге к Букингемскому дворцу. Было 12 июня 1928 года, и нескольких женщин в роскошных туалетах с перьями и жемчугами ожидало в этот вечер представление королю Георгу V и королеве Марии. По большей части они были из высших кругов английского общества. И среди них была Миртл Лог.

Эта неслыханная честь была одной из многих привилегий, которые теперь сопутствовали работе Лайонела. 20 декабря 1927 года личный секретарь герцога Патрик Ходжсон сообщил письмом, что Миртл будет представлена королю на одном из приемов во дворце в будущем году; представит ее жена Лео Эймери, министра по делам доминионов. 28 мая пришел долгожданный «вызов» от лорд-гофмейстера на первый из двух назначенных на этот месяц придворных приемов в Букингемском дворце.

В приглашении указывалось, что дамы должны быть «в придворном платье с перьями и шлейфом», а сопровождающие их мужчины — в официальном костюме. Наряд Миртл был в должной мере великолепен: бледно-розовая горжетка из перьев поверх платья из кремового атласа, на бретельках с мелкими алмазами и шлейф из серебряной парчи на розовом тюле, который был перекинут через левое плечо и пристегнут на груди алмазной застежкой, а потом ниспадал складками по спине к правому бедру, где его удерживала другая алмазная застежка.

Было самое начало седьмого, когда они с Лайонелом выехали на Мэлл, но потом едва продвигались по нему до половины девятого, когда одна за другой машины начали медленно выбираться к Букингемскому дворцу, и наконец оказались около него к девяти часам. Церемония была назначена на половину десятого. К торжественному настроению Миртл по случаю предстоящего события примешивались тревога и досада из-за долгой задержки и неожиданно окружившего их хаоса.

«Ожидание на Мэлле было ужасно, — написала она на другой день в отчете, который был позже опубликован в одной австралийской газете. — Зеваки взбирались на подножку, заглядывали внутрь, рассматривали ноги женщин. Это было мерзко, их вокруг были просто миллионы. Стоило выглянуть из окна на дорогу — и взгляд тут же упирался в глаза молодых людей, да и стариков тоже, — которые сновали в машинах взад и вперед вдоль автомобилей и, ухмыляясь, пялились в окна. Хорошо, что Лайонел был со мной, иначе я сошла бы с ума от страха и возмущения».

В девять часов они наконец оказались во дворце, в роскошном вестибюле, где колеблющиеся перья, тюлевые вуали и драгоценности создали незабываемое зрелище. После еще одного ожидания, на этот раз около часа, за ними пришел лорд-гофмейстер. Мужчин отвели в другой вестибюль — дожидаться, а дамы с перекинутыми через плечо шлейфами встали в очередь. Перед входом в тронный зал два распорядителя быстро снимали у каждой с руки шлейф и расправляли его на полу, шепча при этом: «Один реверанс королю и один королеве». Возглашали имена дам (так громко, что они почти пугались), их представляли королю, и они без улыбки делали реверанс. Он отвечал наклоном головы, серьезно глядя на каждую даму, пока она проходила перед ним, затем то же повторялось перед королевой. Потом прозвучали фанфары, и все закончилось. Служители с церемониальными жезлами вышли, пятясь к двери перед королем и королевой, которые — в сопровождении пажей, несущих их мантии, — шли, кивая направо и налево, перед присевшими в глубоком реверансе дамами и стоявшими навытяжку, склонив голову, мужчинами. Позже, усталые и измученные, Лайонел и Миртл отыскали банкетные комнаты, где был накрыт ужин — цыплята и шампанское. После фотографирования они отправились домой. «Я бы никогда не поверила, что это может стать таким тяжелым испытанием», — вспоминала Миртл, хотя и написала Ходжсону, какое большое удовольствие получила в тот вечер. 26 июля он пригласил их обоих на королевский прием в саду.

В это время супруги приобрели небольшой летний дом, называвшийся «Иоланда», на острове Диттон-на-Темзе. Дом окружали кусты роз, а лужайка спускалась прямо к воде. «Лайонелу нужно место, где можно спокойно отдохнуть от работы весной и летом, — объясняла Миртл, — и нам стало надоедать целый месяц возить детей по всему континенту и пропускать при этом лучшее время года в Англии. Вот мы и решили остаться на лето. Здесь восхитительно. Мы приезжаем каждую неделю всю весну и все лето. Рыбачим, купаемся, плаваем на лодке и просто лентяйничаем. Это прекрасно».

В последующие месяцы британские газеты все чаще публиковали статьи, отмечающие успехи герцога, и Лог собирал их и наклеивал в большой зеленый альбом, который хранится в семье.

Сообщая о присутствии герцога на благотворительном банкете в лондонском Меншн-хаус в пользу Королевской детской больницы, «Стандард» от 12 июня 1928 года писала: «Герцог добился огромных успехов как оратор, и его заикание почти совсем исчезло. Его призыв о помощи детям отличался подлинным красноречием». Журналист из «Норд-Истерн дейли газетт» пришел к такому же заключению месяцем позже после выступления герцога на другом благотворительном обеде в пользу больницы — на этот раз в «Савойе». «В целом, я уверен, что его речи могут сравниться с речами, произносимыми принцем Уэльским, — заметил он. — А это очень высокая планка. Герцог усвоил два самых ценных ораторских качества — остроумие и краткость. Он использовал неплохое сравнение на этом обеде, сказав, что надеется на ораторов, которые выступят вслед за ним и добьются тех же результатов, что и электрический ощипыватель, недавно виденный им на сельскохозяйственной выставке, — этот аппарат в секунду ощипывает курицу догола».

«Ивнинг ньюс» высказалась на ту же тему в октябре. «Герцог Йоркский обретает все большую беглость речи. Он стал гораздо увереннее в себе, чем был два года назад и даже — несколько месяцев назад. Постоянная практика сказывается на его выступлениях». Газете «Дейли скетч» импонировало то, что герцог «все более и более освобождается от дефекта речи, который прежде не позволил по достоинству оценить присущий ему дар точной и элегантной фразы». Обнаружив «музыкальность» в голосе герцога во время его выступления в Стейшнерз-холле, несколько более поэтически настроенный автор статьи в «Йоркшир ивнинг ньюс» припомнил других великих ораторов, преодолевших затруднения: «Я подумал о Демосфене, победившем неуверенность своих губ, о мистере Черчилле и одержанной им победе, о мистере Дизраэли, чья первая речь в парламенте была полной неудачей, о мистере Клайнзе[69], который подростком, бывало, уходил в каменоломни практиковаться в ораторском искусстве»[70].