Книга Последняя дверь последнего вагона - Владимир Ильин

Но я вовремя беру себя в руки. Хотя не ответить ударом на удар совесть не позволяет. Я нагоняю на себя побольше лихорадочного оживления, нездорового блеска в глазах и принимаюсь вещать:

— Вы знаете, Игорь Всеволодович, как оказалось, это исключительно сложная и, я бы сказал, неоднозначная проблема… Да, внешне речь идет о примитивнейшей мистике, но согласитесь, уважаемый Игорь Всеволодович, сколько раз мы были введены в заблуждение обманчивой внешней простотой! — Якобы входя в раж, я даже позволяю себе взять шефа за рукав, хотя это ему явно не нравится. — Ведь, если вдуматься, что такое эти дети? Жертвы ли они обстоятельств или, напротив, на них замкнулся круг? Кто им внушил, что они — это не они, и внушал ли им вообще кто-нибудь подобные вещи? — (Шеф начинает нетерпеливо пританцовывать, словно хочет в туалет, и украдкой поглядывает на часы. Наверняка опаздывает на какое-нибудь важное совещание.) — И знаете, что я подсознательно думаю по этому поводу, Игорь Всеволодович? — Я заговорщицки понижаю голос. Шеф озирается в поисках спасительной лазейки, которая позволила бы ему побыстрее отделаться от меня. Мой вдохновенный монолог уже начинает привлекать внимание прохожих. Дело в том, что наш Игорек не любит быть центром внимания, он предпочитает действовать из-за угла. — Неадекватность нашего подхода к этой проблеме вполне очевидна, она не может не бросаться в глаза!.. — (Главное — побольше слов. Завалить его словами так, чтобы он не скоро выбрался на поверхность!) — А ведь речь идет о методологии, которая, как вы сами прекрасно знаете, имеет непосредственное отношение к тактике и стратегии исследования…

Игорь Всеволодович ошарашено разглядывает меня, и даже неизменный румянец с его щек исчезает. По-моему, шеф уже разгадал мою уловку, но грубо оборвать меня или послать куда-нибудь подальше ему не позволяют остатки культурного воспитания.

Наконец ему удается судорожным усилием выдрать рукав из моих пальцев, и как ни в чем не бывало он произносит:

— Ну вот и отлично, Владлен Алексеевич! К сожалению, я не располагаю достаточным временем, чтобы выслушать вас в полном объеме… Давайте сделаем так: изложите свои соображения по данному вопросу и представьте их мне сегодня к концу дня…

Он поворачивается и следует в направлении машины, дверцу которой заботливо придерживает водитель, своим черным костюмом и аляпистым галстуком на фоне белоснежной сорочки смахивающий на персонаж из фильмов про мафию. Потом вдруг резко разворачивается ко мне и с видимым удовольствием ставит последнюю точку — так сказать, добивающий выстрел: — В печатном виде, через два интервала! «А в скольких экземплярах?» — тут же зарождается во мне ответный вопрос, но я не законченный идиот, чтобы выпустить его наружу. Что мне даст эта маленькая месть? Ничего, конечно.

Что ж, значит, зря я надеялся повесить лапшу на уши Игорьку.

Преступник резв был и хитер,

Он когти рвал во весь опор,

Но не уйти ему, подонку, от расплаты…

Миновав бронированную дверь, я готовлю кард для предъявления охраннику, но тот не обращает на меня внимания, погрузившись в ожесточенное выяснение отношений с кряжистым гражданином в потертом костюмчике с жалким подобием галстука и в брезентовой куртке-штормовке, которую обычно надевают перед походом в тайгу охотники-промысловики. В одной руке у гражданина — наполовину съеденный бутерброд в виде небрежно отломанного от буханки куска черного хлеба с грубокопченой колбасой чесночного типа. Во всяком случае, пространство вестибюля заполнено именно запахом чеснока.

Я останавливаюсь. Внимание мое привлекают отдельные ключевые фразы из перепалки, в которых упоминаются Константин Бойдин и деревня Малая Кастровка. В той или иной вариации эти слова периодически вылетают из уст любителя дешевой колбасы. Охранник же, наш милейший Филипп Семеныч, стоически отражает натиск, выстроив перед собой крепкую стену из опорных выражений типа «не положено», «на вас пропуск не заказан» и «не имею права, у меня инструкция».

— Что случилось, Филипп Семеныч? — интересуюсь я.

Охранник машинально утирает свою обширную лысину.

— Да вот, — с досадой буркает он. — Говорит, к Бойдину ему надо. А пропуск не заказан. А у меня инструкция.

— Я же тебе, в рот, сто раз уже повторил: Полетаев я, — взмахивает недоеденным бутербродом человек в штормовке. — Из Малой Кастровки!.. Я ваших порядков не знаю, но пока меня не пустят к Константину Андреичу, я никуда не уйду!..

Как бы в подтверждение своих грозных намерений он судорожно откусывает изрядный кусок от бутерброда и принимается нервно его жевать.

— А я тебе сто раз уже сказал, причем русским языком! — пытается опять увещевать его Филипп Семеныч. — Нет сейчас Бойдина в этом здании! Поскольку он позавчера убыл в командировку, понятно?

— А мне, в рот, это без разницы, — неразборчиво из-за набитого рта мычит посетитель, — я и подождать могу…

— Постойте, Филипп Семеныч, — вмешиваюсь я, чтобы предотвратить дальнейшую эскалацию конфликта. — Раз Бойдина нет, я сам займусь этим гражданином. Отметьте в книге посетителей, что он — ко мне…

Охранник мнется. Потом, щекоча окладистой бородкой мое ухо, шепчет:

— Дело-то в том. что он уже не первый раз сюда рвется… А Константин Андреич сказали, что делать ему тут нечего…

— Ах, вот оно что, — ответствую я. — Значит, это тем более по моей части… Идемте… э-э…

— Федор я, — подсказывает человек в штормовке, судорожно проглотив остатки бутерброда. — По батюшке — Степанович…

Мы поднимаемся по лестнице в мой кабинет (все встречные с недоумением оглядываются на моего экстравагантного спутника).

— Ну, вот мы и пришли, Федор Степанович, — говорю я, отперев своим кардом электронный замок. — Располагайтесь и выкладывайте, что за дело у вас к гражданину Бойдину.

Мой призыв располагаться посетитель воспринимает отнюдь не в том смысле, какой я в него вкладывал. Не снимая штормовки, он плюхается на мое место за столом и критически обозревает помещение. Чтобы не мешать ему обживаться в новой обстановке, я, пройдя к окну, приваливаюсь поясницей к подоконнику.

— Курить-то здесь можно, в рот? — осведомляется Полетаев.

Я радушно киваю, но вскоре вынужден проклясть свою доверчивость. Папироса, которую извлек из алюминиевого портсигара мой гость, содержит такое адское зелье, которое при всем желании нельзя отнести к табачным изделиям. Ровно через пять секунд после его воспламенения мне приходится распахнуть створку окна во избежание опасности погибнуть от удушения дымом.

— Термоядерные, — подмигивает мне Полетаев, недрогнувшей рукой стряхивая пепел в отделение письменного прибора, предназначенное для ручек и карандашей. — Не желаете ли отведать? Константину-то Андреевичу табачок наш понравился…

Наивная душа. Да ради достижения обозначенных начальством целей Референт способен не только отравиться деревенским самосадом, но и вывернуться наизнанку. Самоотверженный парень он, наш Костя. Ради так называемого Общего Дела ни себя, ни других не пожалеет. Особенно — других…