Книга Нечисти - О'Санчес

– Динечка, ты уже большой, должен все понимать…

– Но еще недостаточно взрослый, чтобы исполнить то, к чему призван.

– А к чему я призван?

– Мы говорили. Ты, когда повзрослеешь, а тот день не за горами, должен будешь изменить существующий сегодня миропорядок.

– А чем этот плох?

– Всем он плох, неужели ты сам не видишь? Человечество – мелочное, лживое, подлое, двуличное. Головной мозг дан человеку не для того, чтобы одною половиной служил он распятому, а другою…

– Так я что, должен Апокалипсис учинить?

– Нечто вроде… На самом деле ты должен это никчемное человечество спасти от самоуничтожения, а во вторых – вправить ему мозги, чтобы не раздваивалось в служении своем и в морали.

– Допустим. – Денис и раньше догадывался кое о чем, но сейчас предстояло решить более насущные проблемы, философия подождет… – А к Нике – какое это имеет отношение?

– Самое непосредственное. Слишком многое зависит от твоего благополучия, телесного и… эмоционального. Нечисть, вражеская рать, мерзость – рассеяны всюду, они пропитали всю землю своею гнусью, они знают, что ты родился, и ищут тебя, дабы уничтожить. Тот, кто сильнее их, тот, кто превыше всех – не может лично все исправить. Он нам доверил быть здесь, с тобою, защищать тебя, помогать тебе, пока ты не обретешь призвание… Но до той поры ты уязвим.

– Мама, это правда?

– Да, Денис.

– Значит, ты мне не отец?

– Он всегда был тебе как отец, он любит тебя.

– А ты… мама?..

– Я твоя мать, ты мой сын, моя плоть и кровь… Сын мой, я мама твоя, я тебя родила… Динечка… О, мой дорогой!..

Денис всегда терял самообладание, когда мать начинала плакать… Вот и сейчас он почувствовал, как защипало под веками… Он не удержался, тронул ее за плечо, потянулся губами… Но… Денис стиснул зубы.

– Я не хочу, чтобы Ника умерла!

– Она… не умрет…

– Я хочу, чтобы она целой и невредимой вернулась домой и чтобы никто из вас не преследовал ее, не лишал разума и жизни!

– Боюсь, что это невозможно, сын. Слишком многое за…

– Я ТАК ХОЧУ! Я, НАДЕЖДА ПОГРЯЗШЕГО ВО ГРЕХАХ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА! ВАМ МАЛО ТОГО, ЧТО ЭТО Я ХОЧУ, ЧТОБЫ БЫЛО ТАК?

– Недостаточно. Над нами воля, которая важнее твоей, и перст указующий…

– А СЛАБО ЭТОМУ ПЕРСТУ УКАЗУЮЩЕМУ ПОИСКАТЬ СЕБЕ НОВОГО МЕССИЮ??? ИЛИ ВЫ ДУМАЕТЕ ПОМЕШАТЬ МНЕ РАСПОРЯДИТЬСЯ МОИМ Я???

Багровым стал окружающий мир, ворон Мор сплющился, распластался на капоте, мать в полуобмороке скорчилась на переднем сиденье, зажав страдающие уши наманикюренными пальчиками, отцовские глаза в водительском зеркале выпучились до предела, ручищи вцепились в руль, костяшки пальцев побелели, но сидел он по-прежнему прямо, и только затылок его излучал упрямство и гнев.

– Я ее люблю, и она останется жить. Так будет, или не будет никак.

В наступившей тишине эти слова прозвучали так буднично и неуместно, что Денис и сам засомневался: он ли это сказал? В мир вернулись обычные краски, желтая кленовая пурга за окном улеглась, дядя Слава выпрямился и теперь отряхивал с задницы мусор и кусочки земли, Морка отлепил грудь от капота, потряс крыльями, почистился наскоро и с беспокойством посматривал на Дениса, постукивал по стеклу: явно просился к нему на руки. Ника по-прежнему лежала безвольной куклой на заднем сиденье. Юбка ее задралась почти до самого верха, обнажая бедра в темных колготках, но в данную минуту это зрелище Дениса не интересовало абсолютно. Он даже одернул юбку, но оставил лежать Нику в прежнем положении. Мать молча и выжидающе смотрела на того, кого Денис всегда считал своим отцом, а тот, в свою очередь, вроде как выключился из окружающего, сидел неподвижно и словно бы даже не дышал… Прошло минуть пять.

– …Как говорится – из двух зол меньшее. Быть посему. Мы лишим Нику памяти о нескольких часах ее жизни, тех, что она провела у нас дома и с тобой. Так можно? – Отец очнулся и поворотил к нему хмурое лицо.

– Да, конечно, – облегченно согласился Денис.

– Ты никогда не будешь пытаться с ней… заново подружиться и проводить время. Никогда. Ты понял?

– Да… папа… – Что-то заворочалось в груди, но это «что-то» – потом, позже вырастет в ощущение разлуки, в боль от разбитой любви, а сейчас это пустяк на фоне победы… Ника будет жить, вот что главное…

– Принять меры надо будет прямо сейчас, на этом месте. Может, быть они даже и не почуют. Начинаем обряд и уезжаем. Слава, садись. Мор, в машину. Денис, возьми Морку, поддержи Нику… Как только закончим – сразу ходу – и никто ни единого звука до самого города. Может быть, обойдется… Пожелай вслух, Денис, ты должен пожелать. Подай руки – мне и матери…

Мерседес с силой рассекал воздух, спидометр показывал сто пятьдесят. Все молчали, Ника уже просто спала, ее сон должен быть закончиться возле дома. Денис левой рукой прижимал девушку к себе, у нее было такое нежное, худенькое плечо, шелковые ароматные волосы, у Дениса гулко бухало сердце… И он понял внезапно причину своих головных болей… Жалость – вот что их вызывало.

* * *

– Ой и хорош в этом году мед! Ох и душист! А, Федоровна?

– Да и в том был неплох.

– Ну ты не равняй! В прошлом-то году мед был хороший, да и все. А в этом – особенный. Да что у тебя, нюхалку заложило?

– Да уж не молоденькая, и чутье не то.

– Вот и дари тебе после этого. Ну на вкус повспоминай!

– Не-ет, не вспомню. Это ты у нас, Силыч, не хуже ведмедя в меду-то разбираешься. Еще кружечку?

– А-бизательна! Хорош медок! Я тебе больше скажу: со времен Петра Ивановча Прокоповича, императора пчелиного, земля ему пухом, с липовых урожаев от его Сиама – ох и сильная была семья – не пробовал я такого меду. Может, подогреть?

– Да только что кипел. И заварка горяча. Пей, Петр Силыч, пей на доброе здоровье.

Наконец, после десятой, наверное, кружки, поллитра вместимостью, Петр Силыч обтер платком свекольно-красное лицо, протяжно, на всю избу рыгнул, ухватил большими пальцами подтяжки, оттянул повыше и, довольный, щелкнул ими по гладкому пузу.

– Вот это я понимаю, чай! А то в городе видишь – «Чайная» – написано. Зайдешь, а там не чай, а моча сиротки Хаси. Да-а! Как моча – желтенький такой, из пакетика.

– Тьфу на тебя, Силыч, за столом-то бы постеснялся!

– А они – стесняются? И дорого-то как! Ну чем такой чай – так водки-то и выпьешь… Да с расстройства еще и еще… А шел, слышь, Федоровна, чайку попить. Вот так оно и бывает с нашим братом.

– Так ведь город здесь ни при чем, это такой норов у вашего брата, пьяницы. И в деревне зальет шары эдакий брат и колобродит… До Октяпьской революции надо было в чайные-то ходить, за чаем-то.