Книга Темные самоцветы - Челси Куинн Ярбро

Роджер пренебрежительно дернул плечами, потом словно нехотя сообщил:

— Второй атанор готов к запуску.

Ракоци встрепенулся.

— Хорошая новость, мой друг. Царю Ивану любезны сапфиры и аметисты. Мы ведь сумеем его порадовать, а?

— Похоже, это уже входит в привычку. Как у него, так и у нас, — неуступчиво заметил слуга. — Полагаю, с моей стороны бессмысленно напоминать вам, что подобные подношения только приумножают опасность? — Ответа он не ждал, а потому почти тут же прибавил: — Мне нужно сходить на кухню — проверить, все ли готово к приему.

— Ладно, — со вздохом сказал Ракоци. — Тебя не переупрямишь. Ступай.

Годунова провели во вторую гостиную, где еще не был отделан потолок, зато висели превосходно выполненные иконы. Мельком взглянув на обильное угощение, тот поочередно перекрестился на лики евангелистов и архангела Гавриила, а возле образа преподобного Феодосия Печерского даже и постоял.

— Чудесно, — с живостью произнес он, поворачиваясь. — Ваш выбор великолепен. Святого Феодосия чтят как на Руси, так и в Польше. Похвально, граф. Это весьма тонкий ход. Угодный, как говорится, и вашим, и нашим. — Борис потянулся и взял со стола пирожок. — Приятно видеть, как вы обживаетесь. Со вкусом, с размахом. Труды ваши говорят за себя.

— Трудятся мастера, — уточнил Ракоци с любезной улыбкой. — Я только плачу им.

— Вы еще и скромны! — Борис хохотнул и подхватил с блюда другой пирожок. — С яблоками, — одобрительно констатировал он. — Они просто превосходны. Вы уверены, что не хотите отведать их вместе со мной? — Прожевав кусок, он добавил: — Вы, европейцы, очень уж худосочны. Мы, русские, считаем, что худоба — это уродство, и стараемся всеми силами ее избежать. — Он похлопал себя по брюшку, весьма, впрочем, умеренному по московским стандартам.

— Мне кажется, тут все зависит от восприятия, — возразил осторожно Ракоци, пытаясь сбить гостя со скользкой темы. — Одним людям нравится, например, красное, другим зеленое или голубое. Кто-то более ценит шерсть, кто-то шелк. И на каждого, кому по вкусу светловолосые женщины, найдется любитель чернокудрых красавиц.

Он смолк, ожидая, что Годунов заглотит приманку и пустится в обсуждение женских статей, но тот пренебрежительно отмахнулся и, опускаясь на лавку, сказал:

— Вы скудно питаетесь для своего сложения, не позволяя ему себя оказать. У вас сильная грудь и широкая кость, но как нагулять телеса тому, кто привык трапезничать в одиночку?

Ракоци усмехнулся.

— Я с уважением отношусь к русским обычаям, однако в нашем роду прием пищи считается делом сугубо личным, интимным. И потому мы взяли за правило не делить с посторонними стол.

— Весьма безосновательно, если вдуматься. И не пытайтесь мне возражать. Впрочем, странности есть у каждого иноземца. Тут ничего не поделаешь, таков уж ваш нрав. — Борис подтянул к себе блюдо с брусникой в сметане и вытащил из-за пояса ложку. — Что может быть радушнее приглашения гостя к столу? — рассуждал он, насыщаясь. — Ведь даже едва народившемуся ребенку мать первым делом предлагает еду. Еду же мы оставляем и на могилах, когда люди уходят. Иисус Христос насытил голодных, и угощать с радением ближнего чуть ли не самое благое из истинно христианских деяний. А? Что? — Он встрепенулся, заслышав стук молотков. — Это ваши хваленые мастера? Поздненько они начинают.

— Поздненько, — хмуро кивнул Ракоци, пытаясь понять, зачем пожаловал к нему царедворец. Ведь не затем же, чтобы порассуждать о преимуществах полноты перед худобой.

— Так прикажите их выдрать. Хорошая порка бодрит нерадивцев. Это уже проверено, и не раз. — Борис умолк, разделываясь с последней взваренной на меду грушей. — Не представляю, как подступиться к тому, с чем я пришел, — заявил он, деловито облизывая липкие пальцы. — Я томился этой мыслью вчера, томлюсь ею и ныне. Сядьте-ка, я попробую все объяснить.

— От души желаю, чтобы это вам удалось, — произнес Ракоци с чувством, опускаясь на резной стул.

Борис счел шутку удачной и позволил себе громко фыркнуть, но тут же стер улыбку с лица.

— Вы ведь вот уже две недели как не видались с царем, не так ли? — спросил вкрадчиво он.

Семнадцать дней, уточнил мысленно Ракоци, но вслух подтвердил:

— Примерно так, да.

— Вот-вот, — закивал Борис и поморщился. — К несчастью, наш батюшка в последние дни… — Он шумно сглотнул, пытаясь сложить в мозгу оборот, не позволяющий заподозрить его в измене государеву делу, и наконец, понизив голос, сказал: — Царь Иван чрезвычайно удручен своими ночными видениями, ибо теперь к неотступному облику им убиенного сына присоединился и жезл, каким он его поразил. Государь много молится и весьма удивлен, что в ответ на столь искреннее покаяние его мучения усугубляются, а не сходят на нет.

— Это, — откликнулся Ракоци, — невыразимо печально.

— Ваши сотоварищи уже трижды пытались его навестить и каждый раз получали отказ. — Гость снова заколебался. — Ему было внушено, — осторожно продолжил он — что кое-кто скрытно вершит обряды, умножающие усилия призраков, а иезуиты известны своей суровостью и совсем не похожи на англичан. К великому сожалению, вынужден сообщить, что государь начинает верить в подобные небылицы. — Борис выжидающе глянул на собеседника и умолк.

— То есть государю нашептывают, будто иезуиты повинны в усугублении его мук? — решился уточнить Ракоци. — И кто же за этим стоит?

Борис вздохнул.

— Как это ни печально, я не могу ответить на этот вопрос, по крайней мере с какой-то уверенностью. У меня есть некие подозрения, но подозрениям при дворе грош цена. Слухи у нас плодятся, что черви на залежавшемся мясе. — Лицо его делалось все угрюмее.

— Борис Федорович, чего вы хотите от меня? — прямо спросил Ракоци. — Я вовсе не собираюсь задеть вас. Однако я прибыл сюда по велению польского короля и должен ясно себе представлять, чего от меня ожидают.

Борис чуть откинулся назад, сверля собеседника проницательным взглядом, в котором читались одобрение и приязнь.

— Надеюсь, король Стефан сознает, насколько ему повезло с эмиссаром. Будь у меня пара-тройка подобных людей, я не страшился бы при дворе никого, включая разбойников Шуйских. — Он хлопнул по столу левой ладонью, но та была все еще липкой от меда, и надлежащего звука не получилось.

Ракоци поклонился.

— Я польщен, Борис Федорович, но вы не ответили на вопрос.

— Нет, не ответил, — согласился Борис, устремляя взгляд в дальнюю стену. — Ладно, зайдем с другого конца. Обстоятельства таковы, что польскому представительству при московском дворе весьма помогло бы еще одно подношение государю. Думаю, так будет понятнее, к чему я веду.

— Царю нужны новые камни? — с оттенком недоумения спросил Ракоци, пытаясь осмыслить, на что ему пробуют намекнуть.

— Но не алмазы и не топазы, — откликнулся живо Борис, довольный, что разговор входит в нужное русло. Батюшка утверждает, что яркие самоцветы сейчас его только слепят.